Зубатов, кроме очевидных способностей к сыску, обладал еще и пониманием психологии революционеров, среди которых, разумеется, далеко не все являлись патологическими злодеями. Более того: он знал ниточки, за которые можно подергать, дабы убедить человека перейти на сторону правительства.
Итак, полковник начал преобразования. Именно он выступил с инициативой создания знаменитой картотеки, в которой были собраны все, кто попадал в поле зрения жандармов, а также данные об агентуре. Также, опять по инициативе Зубатова, в отделении начали целенаправленно подбирать библиотеку революционных изданий. От своих московских сотрудников новый начальник требовал досконального знания всех революционных «измов».
Еще одним достижением Зубатова являлся «летучий отряд филеров», ставший грозой революционеров. Это были отнюдь не «гороховые пальто», тупые топтуны, над которыми все смеялись, а очень серьезные ребята.
Начальником «летучего отряда» был Е. Медников. Спиридович о нем писал:
«Природный ум, хитрость, сметка, трудоспособность и настойчивость выдвинули его. Он принял филерство, как наряд на работу и прошел его своим горбом, и скоро сделался подрядчиком, инструктором и контролером. Он создал в этом деле свою школу, медниковскую "евстраткину школу", которая в своем большинстве была из солдат. Он знал и понимал их хорошо, умел и разговаривать, ладить и управляться с ними. Двенадцать часов ночи. Огромная низкая комната с большим дубовым столом посредине полна филеров. Молодые, пожилые и старые, с обветренными лицами, они стоят кругом по стенам в обычной позе — расставив ноги и заложив руки назад. Каждый по очереди докладывает Медникову данные наблюдения и подает затем записку, где сказанное отмечено по часам и минутам, с пометкой израсходованных по службе денег.
— А что же Волк? — спрашивает Медников одного из филеров.
— Волк, Евстратий Павлович, — отвечает тот, — очень осторожен. Выход проверяет, заходя куда‑либо, также проверку делает и опять‑таки и на поворотах, и за углами тоже иногда. Тертый.
Заклепка, — докладывает другой, — как заяц, бегает, ничего не видит, никакой конспирации, совсем глупый.
Медников внимательно выслушивает доклады про всех этих Заклепок, Волков, Умных, Быстрых и Галок, — так по кличкам назывались все проходившие по наблюдению. Он делает заключения, то одобрительно кивает головой, то высказывает недовольство.
Но вот он подошел к филеру, любящему, по — видимому, выпить. Вид у того сконфуженный; молчит, точно чувствует, что провинился.
— Ну что же, докладывай! — говорит иронически Медников. Путаясь и заикаясь, начинает филер объяснять, как он наблюдал с другим филером Аксеновым за "Куликом", как Кулик зашел на "Козихинский пер., дом № 3, да так и не вышел оттуда, не дождались его".
— Так‑таки и не вышел? — продолжает иронизировать Медников.
— Не вышел, Евстратий Павлович.
— А долго ты ждал его?
Долго, Евстратий Павлович.
— А до каких пор?
— До одиннадцати, Евстратий Павлович.
Тут Медников уже не выдерживает больше. Он уже знает от старшего, что филеры ушли с поста в пивную около 7 часов, не дождавшись выхода наблюдаемого, почему он и не был проведен дальше. А у "Кулика" должно было состояться вечером интересное свидание с "приезжим" в Москву революционером, которого надо было установить. Теперь этот неизвестный "приезжий" упущен.
Побагровев, Медников сгребает рукой физиономию филера и начинает спокойно давать зуботычины. Тот только мычит и, высвободившись, наконец, головой, всхлипывает:
— Евстратий Павлович, простите, виноват.
— Виноват, мерзавец, так и говори, что виноват, говори прямо, а не ври! Молод ты, чтоб мне врать. Понял, молод ты! — с расстановкой отчеканил Медников. — Дурррак! — и ткнув еще раз, больше для виду, Медников, уже овладевший собой, говорит спокойно: — По пятерке штрафу обоим!
А на следующий раз — вон; прямо вон, не ври! На нашей службе врать нельзя. Не доделал — винись, кайся, а не ври!
Эта расправа по — свойски; своя, Евстраткина система. То, что происходило в филерской, знали только филеры да Медников.
Там и награды, и наказания, и прибавки жалованья, и штрафы, там и расходные, т. е. уплата того, что израсходовано по службе, что трудно учесть и что всецело зависит от Медникова.
Просмотрев расход, Медников произносил обычно: "Ладно, хорошо". Найдя же в счете преувеличения, говорил спокойно: "Скидай полтинник; больно дорого платишь извозчику, скидай". И филер "скидал", зная, что, во — первых, Евстратий Павлович прав, а, во — вторых, все равно всякие споры бесполезны».
Кроме своих филеров, при Московском отделении был еще летучий филерский отряд департамента полиции, которым также ведал Медников. Эти ребята умели многое.
«Медниковский филер мог пролежать в бане под ванной, когда понадобилось, целый вечер. Он мог долгими часами выжидать на жутком морозе наблюдаемого с тем, чтобы проводить его домой и узнать, где он живет. Он мог без багажа вскочить в поезд за наблюдаемым и уехать внезапно, часто без отдыха, за тысячи верст. Он попадал за границу, не зная языков, и умел вывертываться. Его филер стал извозчиком так, что самый опытный профессиональный революционер не мог признать в нем агента. Умел он изображать из себя торговца спичек и вообще лоточника. По надобности мог прикинуться он дурачком и поговорить с наблюдаемым, якобы проваливая себя и свое начальство, когда же служба требовала, он с полным самоотвержением продолжал наблюдение даже за боевиком, зная, что рискует при провале получить на окраине города пулю браунинга или удар ножа, что и случалось».
(Генерал Спиридович).Кроме того, Зубатов стал привлекать к работе в охранном отделении людей не из офицерской среды, в том числе и имевших университетское образование. У них кругозор был побольше. Привечал он и разных специалистов.
«Были в отделении три жандармских офицера, были чиновники и полицейские надзиратели. Все служили, работали, и результаты их работы, какими бы они путями ни восходили к начальству, обязательно попадали сперва к Медникову и получали от него оценку, а в зависимости от того и направление.
Имелся в отделении свой хороший фотограф и расшифровщик секретных писем, а также и свой ученый еврей, который знал все по еврейству, что являлось при работе в черте оседлости большим подспорьем. Была, наконец, и еще одна фигура, прогремевшая позже в революционном мире, чиновник для поручений Л. П. Меньщиков, когда‑то, как говорили, участник одной из революционных организаций, попавший затем в отделение и сделавший в нем, а после и в департаменте полиции, большую чиновничью карьеру.
Меньшиков знал революционную среду, и его сводки о революционных деятелях являлись исчерпывающими. За ним числилось одно большое дело. Говорили, что в те годы департамент овладел раз явками и всеми данными, с которыми некий заграничный представитель одной из революционных организаций должен был объехать ряд городов и дать своим группам соответствующие указания. Меныцикову были даны добытые сведения и, вооружившись ими, он в качестве делегата объехал по явкам все нужные пункты, повидался с представителями местных групп и произвел начальническую ревизию. Иными словами, успешно разыграл революционного Хлестакова, и в результате вся организация подверглась разгрому».
(Генерал Спиридович).
Меньшиков был личностью очень своеобразной. Мы с ним ещё столкнемся дальше. Но какое‑то время он добросовестно работал на охранку.
Люди Зубатова действовали по всей России и даже за ее пределами. Полковник сумел раскрутить несколько крупных дел.
В 1894 году он накрыл действующую по всей стране организацию «Народное право» — попытку социалистов — революционе- ров создать единую партию. (Сделать это эсеры сумели лишь через восемь лет.) Именно с этой ликвидации и начался его взлет.
«Так, в 1895 году отделение арестовало в Москве кружок студента Распутина, имевший намерение подготовить покушение на молодого государя и делавший для того некоторые приготовления. Оно проникло своим розыском даже в Петербург и арестовало в 1896 г. на Лахте типографию "Группы народовольцев"».
(Генерал Спиридович).
В итоге в Москве, в отличие от Петербурга, социал — демократы и носу не смели высунуть. Зубатов и его ребята прочищали частым бреднем не только членов раскрытых организаций, но и их окружение. Отнюдь не с целью всех пересажать — у начальника московской «охранки» имелись куда более серьезные планы.
С арестованными революционерами полковник и его люди вели длинные беседы. С одной стороны, Зубатов разбирался в мотивации этих людей, с другой — искал способ привлечь их на свою сторону.