загадочная страна! Таинственная! Они говорят, им у нас трудно понять, разобраться…
Они думают, нам легко. Нет, мы бы, может, и разобрались, если бы хоть что-нибудь точно знали. Но в том-то и дело.
Нет, конечно, есть и настоящие секреты, которые доверяют только узкому кругу. И конечно, в таком кругу быть почетно. Но настоящих секретов даже в такой огромной стране на всех не напасешься. А почета желают все! И поэтому каждый засекречивает что может. Ну, любую ерунду, ну, даже то, чем сам занимается. Что делает каждая контора в первую очередь? Покупает сейф. Запирает на ключ, ключ прячет. Что там лежит? А не ваше дело. Сейф закрыт, значит, сведения закрытые. Мы их закрыли, чтоб иметь почетную возможность вам не говорить. Что доставляет нам большое удовольствие….
И поэтому у нас тайны и неизвестность — повсюду. Пропуск требуют даже там, куда и без пропуска никого не загонишь. При входе в Дом пионеров дежурит вахтер — правильно, никто не должен знать, чем там пионеры занимаются… На ларьке шифровка: «Ушла на базу». Что это за база? Где? Координаты узнать невозможно. Такое впечатление, что это база стратегических бомбардировщиков.
Когда министерство оборонной промышленности засекречивает состав продукции, еще понятно. А когда министерство пищевой? Попробуйте выяснить у них состав этой колбасы, которую они, — видимо, из ненависти к медицине, — называют докторской. Ни черта не узнаете. У них эти сведения — ДСП, для служебного пользования. Может, тогда им и саму колбаску для служебного пользования отдать? Здоровее будем.
А вообще, куда ни ткнись — данных нет. То есть наших данных у нас нет про нас. Про других — пожалуйста. Число преступлений в Нью-Йорке известно с точностью до десятой мордобоя в минуту. Так что, если решили прошвырнуться по ночному Нью-Йорку, известно, через сколько минут нарветесь. А вот насчет Кременчуга данных нет. В Кременчуге вас ждут приятные неожиданности.
Эта повсеместная игра в прятки идет так давно, что многие уже не могут не играть. У нас в доме живет один. Он всю жизнь просидел в закрытой конторе. Потом-то выяснилось, что она и открытая никому не нужна. Ее уже вовсе закрыли — и этого на пенсию. В первые дни человек с непривычки, от открытости, чуть умом не покосился. А потом взял и всё у себя и квартире перевел на закрытый режим. В каждую комнату у него теперь свой пропуск. Перед кухней — турникет. У жены постоянное разрешение, у остальных разовые. Шкафы, серванты — все на пломбах. Короче, без допуска у него можно только в удобства. Тут у него либерально, требуется только заявление, анкета и двенадцать фотографий без уголка…
Зато информация, конечно, вся закрыта. Спросишь сто: «Который час?» Отвечает: «В свое время узнаете!»
Но время еще не наступило, и не только у него.
Молодежь долгие годы пытается выяснить, откуда в стране берутся дети. Информация закрыта. Молодежь бежит к старшим. А что старшие? У старших даже само слово «секс» ассоциируется с империализмом. То есть наших данных опять же нет. Не наши добыть можно, но надо мучиться со словарем, потом бежать к машинистке, перепечатывать… Кстати, почему у нас не продаются эти машинки, которые уже во всем слаборазвитом мире давно сами копируют, размножают, печатают? А чтобы никто даже случайно не размножил нашего главного секрета: что у нас никто ничего не знает, но все обо всем догадываются. То есть недостаток информации восполняется избытком интуиции. Это только у нас могла родиться фраза: «Я чувствую, что будет повышение цен…»
Можно, конечно, оставить чувства для настоящего, предчувствия — для будущего. Но с прошлым это не проходит. Потому что наш вчерашний день есть вещь уже совершенно секретная. То есть мы, конечно, не сомневаемся, просто хотелось бы узнать — в чем?
«Знание — сила» — это же не только о физике.
И пока не знаешь точно — откуда идешь, нет гарантий, что туда же не вляпаешься.
А гарантий охота. И они появятся, когда мы спросим друг друга: «Который час?»
И ответим: «Час, когда секретное время кончилось».
1987
Веришь — не веришь
Уже давно мало кто сомневается, верно ли он поступает, сохраняя верность. Мало кто сомневается, а многие даже сохраняют.
Остальные, правда, тоже ничего такого не делают. А что вообще ты можешь сделать, когда все зависит только от нее? Ты-то готов на любой вариант — лишь бы недалеко провожать. Но, конечно, лучше всего, если у нее отдельная. Но можно и в коммунальной, если мало соседей. Но если много, тоже можно. Лишь бы не в общежитии. Но можно и в общежитии.
Но выбора же у тебя фактически нет — выбирают они. Кто тебя выберет, дело случая. Конечно, каждому охота, чтоб высокая блондинка с материальной ответственностью. Но эти, как правило, выбирают брюнетов дальнего плавания. А остальные уже берут кого попало, так что в случае чего — извини.
Но главное-то не это, главное — наличие общих интересов. (Это ты так ей говоришь, а она делает вид, будто не знает, какой у тебя интерес.) И тут могут быть нюансы. Скажем, она не замужем. Хорошо — хватит и того, что ты женат. Замужем — тоже хорошо. Сближает на почве взаимного сострадания. Если, наоборот, у нее муж, а ты вольный — еще лучше! Значит, он подлец, а ты не виноват.
В любом случае — никаких угрызений, самобичеваний и криков типа: «Измена!» Во-первых, что ты там изменил? Во-вторых, никакая не измена, просто совмещение без отрыва.
Поэтому — не бояться разоблачений. Бойся — не бойся, все равно разоблачат. Даже если ты сидишь дома, на диете, и ни о чем таком и подумать не можешь без прострела в пояснице, все равно найдутся свидетели! Они видели тебя с ней в ресторане, и вы оба хлестали коньяк, причем она с голой спиной.
Это настолько чудовищная клевета, что глупо даже оправдываться, тем более она была не с голой спиной, а в кофточке.
Но уж если твоей все стало известно, надо ставить вопрос ребром: верит она тебе или не верит?
Скажет: «Не верю!» — значит, она умней, чем ты думал, больше вопросов не задавай. Скажет: «Верю!» — тогда вообще какие вопросы?
Так ты рассуждаешь и так действуешь.
Но время идет.
И вот тебя все больше выбирают не те, кто хотят, а те, кто не могут выбрать что-нибудь получше. Потому что с течением времени