Читать интересную книгу Чужой - Атаджан Таган

Говшут хан и сопровождающие его лица остановили коней в десяти-пятнадцати шагах от того места, где стоял Блоквил. Француз расстроился. Во-первых, ему хотелось поближе рассмотреть полководца, сумевшего провести с гаджарами “собачью войну” и добиться уму непостижимой победы. А во-вторых, тоненькая надежда, зародившаяся в душе с появлением хана, толкала его на сближение с ханом, вызывая желание оказаться в поле его зрения. Блоквил надеялся, что туркменский хан обязательно обратит внимание на необычного пленника, совсем не похожего на остальных. Ведь все же знают, что среди тысяч пленных в Хангечене есть один француз. Может, об этом прослышал и главный хан. Может… “Истории известен случай, когда в стране, где не разрешалось носить длинные бороды, одного бородатого иностранца обрили, разразился международный скандал и началась война между двумя государствами, которая привела к тысячам человеческих жертв. Кто знает, может, одного вгляда Говшут хана будет достаточно, чтобы и меня освободили из плена. Может, появление главного хана на рынке рабов станет толчком для моего освобождения…” Размечтавшийся Блоквил стал потихоньку пробираться поближе в Говшут хану.

И хотя для всех осталось тайной, с какой целью хан посетил или еще посетит другие уголки Хангечена, но вот для чего он прибыл сюда, где собралось больше всего решительных текинских аксакалов, стало ясно уже через несколько минут.

Расступившиеся люди образовали небольшую площадку в том месте, где остановился хан. И туда же два энергичных молодых человека привели какого-то человека со связанными за спиной руками. Это был Гарамурт.

— Этот человек был задержан возле кладбища Сейитнасыр, — отчитался перед Сахыт пальваном появившийся за спинами тех двоих благообразный яшули.

— В чем его вина? — сразу же спросил Сахыт пальван.

— Он украл трофеи с одного верблюда и удирал…

Поскольку все это слушал и главный хан, к тому же Сахыт пальван был человеком дотошным, поэтому задал еще один вопрос:

— Что было в тех верблюжьих тюках?

Яшули, готовый к такому вопросу, подняв лицо, словно читая по бумажке, свисающей с неба, начал быстро перечислять:

— Один тюк сукна, два шелковых одеяла, два кинжала с серебряными рукоятями, одно капсюльное ружье…

В Мервской войне туркменам от гаджаров перепало много трофеев. И хотя еще не был проведен окончательный учет всего добытого, но даже ее одна треть — это гораздо больше, чем добывают туркмены ежегодными разбойничьими налетами. На сегодняшний день у них скопились сотни кинжалов с ручками из слоновой кости, тысячи стрел, сотни кремниевых и капсюльных ружей, двухствольные французские пистолеты, забрала, кольчуги, старинных ружей — шемхалов, тридцать три желтые пушки, несколько мортир… Кроме того, не поддаются подсчету шелковые одежды, украшенные золотом и шитьем, атласные и шелковые ткани, одеяла и подушки из шелковой парчи, военная форма, пошитая из сукна. Атласные и шелковые шатры, священные книги в кожаных переплетах, инскрустированных позолотой, тысячи коней, верблюдов, ослов, мулов…

По особому распоряжению Говшут хана никто не должен был прикасаться ни к одному из трофейных товаров вплоть до полного избавления от пленных и возвращения в Мерв. Наказанием для нарушившего данный приказ была избрана смертная казнь. И даже те, кто добыл трофеи в бою, должны были сдать их в общую казну. В свое время вся добыча будет распределена между всеми текинцами. Основная ее часть будет отдана семьям погибших на войне, бедным и неимущим, раненым в бою. Уже составлялась комиссия по распределению трофеев, в которую вошли старейшины родов и тейпов.

Однако наглый Гарамурт сделал вид, что не знал о приказе Говшут хана. Как только окончилась война, он бросил отару Пенди бая и хотел скрыться с верблюдом добычи. Вполне возможно, что вором оказался не один Гарамурт. Но пока что только он был пойман за руку. И теперь он должен понести наказание прямо здесь, на площади Хангечена, на глазах у тысяч людей. И это наказание должно стать предупреждением всем, кто имеет намерение приложиться к чужому добру…

— Правда ли то, о чем говорится? — обратился к Гарамурту Сахыт пальван. — Если ты мусульманин, то не солжешь перед лицом Господа.

— Правда, — ответил Гарамурт, опустив голову, словно разговаривал с землей. — Бес попутал меня, аксакал. На сей раз вы вы простите меня! Не устоял, так много добра валялось… Поддался лукавому…

Говшут хан опередил Сахыт пальвана. Поигрывая плетью, он тихо произнес:

— Ты врешь, что добро валялось, удалец! — он сделал ударение на последнем слове, вложив в него всю силу своей неприязни. — Не бывает валяющегося добра. За него заплачено кровью лучших туркменских сынов. Кровью мужественных женщин, которым мужики вроде тебя в подметки не годятся. Слезами детишек заплачено. А ты…

Кто-то из толпы докончил предложение Говшут хана.

— А ты, подлец, хуже женщин оказался… Теперь и Пенди бай, и все мы поняли, для чего ты пробыл у него пять дней чабаном. Отсидеться решил, пока пули свистят! Эх ты, подлец!..

Сахыт пальван посмотрел на стоящего рядом аксакала.

— Ровесник, какое наказание ему определить?

Ровесник Сахыта пальвана был, видимо, человеком робким. Потирая руки, он промямлил:

— Его… за его проступок… надо прогнать в пески… Пусть останки этого бесстыдника растерзают птицы и звери. Что я еще могу сказать?!

Но тут прозвучал жесткий голос Говшут хана:

— Ты не знаешь, что говорить, аксакал?

— Ай, хан… — аксакал, оказавшись меж двух огней, растерялся. — Я ведь тоже не погладил его по головке… Сказал же, чтобы труп его расклевали птицы и растащили звери?

— Даже труп такого подлеца, который зарится на готовое в то время, как туркмены проливают кровь за землю свою, за народ, поган. И если мы своими руками отправим в наши чистые, священные пески, погань и испачкаем их, то тоже станем соучастниками совершенного им преступления.

— Что же тогда делать, хан? — испуганно спросил старик после жесткой речи хана.

Хан более не мог сдерживаться, его прорвало:

— Надо на глазах у всех расправиться с ним с помощью украденного им кинжала. Пусть он уйдет как мученик, пострадавший от вражеского оружия. Любое другое наказание будет для него слишком мягким. Как тебе мои слова, аксакал, согласен ты со мной?

Аксакал часто-часто заморгал:

— Согласен, хан, согласен!

Толпа замерла, затаив дыхание. И все же нашелся человек, пожалевший преступника.

— Хан ага, а может, ты назначишь ему сорок ударов плетью?! — В тишине его слова прозвучали как раскаты грома. — Может, после этого подлец одумается, человеком станет.

Не раздумывая, Говшут хан возразил:

— Лук, даже побывав в Мекке, не становится слаще… Выполняйте приказ на глазах у всех!

Все стало ясно пленным сербазам, в том числе и Жоржу Блоквилу. Он уже перестал продвигаться в сторону хана, и вообще отказался от своего первоначального намерения попасться ему на глаза.

То, что случилось вслед за этим, пленный француз не смог увидеть своими глазами. Шум усилился, круг сузился. Пронзительный крик казненного раздался над Хангеченом. Блоквил понял, что все сделано так, как распорядился Говшут хан.

То, что Блоквил считал одним из чудес Востока — звонкий голос глашатая зазвенел нпад толпой. Он не понимал слов, но догадался, о чем речь: “Народ! Любого, кто нарушит приказ Говшут хана и запустит руку в общее достояние, ждет смерть! Чтобы все вы знали это!” “Правильно сделал! — одобрил поступок туркменского хана Блоквил. — Чем сто раз призывать не воровать, лучше один раз устроить прилюдную расправу с вором. Нет более сильной воспитательной меры, чем страх человека перед наказанием!”

…Дошла очередь и до самого Блоквила. Он думал, что после анонса переводчика его окружит толпа. Но ошибся. Похоже, не только местных людей, но даже перекупщиков не заинтересовал бедно одетый француз.

Один из распределителей пленных, даже не взглянув в лицо товара, громко крикнул:

— Мамедовез!

Кто-то из толпы отозвался:

— Какой Мамедовец?

— Мне нужен Мамедовез гонурлы. Мамедовез пальван.

Из толпы вышел крепыш среднего роста лет сорока.

— Мамедовеза пальвана нет. Но есть я, яшули!

— А ты кто?

— Меня зовут Эемурат гонур. Я младший брат Мамедовеза пальвана.

Поняв, что речь идет о его дальнейшей судьбе, Блоквил внимательно оглядел вышедшего из толпы человека, охарактеризовал его по виду. По мнению француза, человек по имени Эемурат гонур не относится к числу мягких. Он, может, и не совсем жестокосерден, но достаточно властен, чтобы требовать неукоснительного подчинения себе.

— Если ты брат Мамедовез пальвана, очень хорошо! Вон тот раб, ничем не напоминающий гаджаров, будет твоим.