— Потому что не хочу, чтобы меня арестовала за убийство, — сказала она.
В ее голосе не было никакого наигрыша, она говорила совершенно искренне, она просто констатировала факт.
— С чего вдруг тебя арестуют за убийство, Люси?.
Она улыбнулась.
— Я не такая дурочка, как ты считаешь, Мартин. И как считают все остальные. Я уверена, что Карл-Юрген обнаружил на револьвере отпечатки пальцев. И уверена, что мои. Я всегда понимала, что все это направлено против меня.
— Да, Люси, отпечатки пальцев твои.
В ее глазах снова заметался страх.
— А то, чем стукнули фрёкен Лунде… Наверняка там тоже нашли отпечатки моих пальцев?..
— Я могу позвонить Карлу-Юргену и спросить.
— О нет, Мартин!.. Нет… ведь ты мне друг, Мартин… не выдавай меня им.
Она выронила чашку из рук. Кофе растекся по ковру. Я наклонился и подобрал чашку.
— Я должен позвонить Карлу-Юргену, Люси. Полиция не может тратить время на бесплодные поиски. У нее есть дела поважнее.
— А ты обязательно должен им сказать, что я здесь, Мартин? — Голос ее звучал тихо и жалобно.
— Не знаю.
Я подошел к письменному столу, где стоял телефон, и позвонил Карлу-Юргену на квартиру.
— Это я, Мартин. Я нашел Люси Лунде.
— Где она?
Я помолчал.
— Должен ли я отвечать тебе на этот вопрос, Карл-Юрген?
— Смотря по обстоятельствам. Считает ли она, что ей угрожает опасность?
— Да. Именно так она считает.
Несколько мгновений на другом конце провода молчали.
— Согласно Уголовному кодексу человек, считающий, что ему угрожает опасность, скрываясь, не совершает ничего противозаконного, даже в том случае, если знает, что его разыскивает полиция. Я хочу сказать, что упомянутое лицо не обязано обнаружить свой тайник и само отдать себя в руки властей.
Ох уж этот мне ходячий свод законов! Пунктуален до тошноты!
— А ей угрожает опасность, Карл-Юрген?
— В какой-то мере да. Ей угрожает опасность быть арестованной за покушение на убийство.
— Знаю Отпечатки на револьвере…
— Мартин, я тебе кое-что скажу. Но, если она поблизости, не подавай виду.
Я сделал каменное лицо и уставился на картину, висевшую над камином.
— Слушаю, — сказал я.
— Из лаборатории прислали отвертку, которая должна была стать орудием убийства фрёкен Лунде. На ней те же самые отпечатки. Отпечатки пальцев фру Люси Лунде.
Я таращился на картину над камином. Работа Тюгесена. Тонкая живопись. Нежные золотисто-серые тона. Пейзаж с поблекшими деревьями, розовой стеной и белой пыльной дорогой.
— Можно ей остаться здесь, Карл-Юрген?
— Пожалуй… пожалуй, да. Ты сказал «здесь». Она что же, у тебя в квартире?
Кретин я этакий — как всегда, проболтался!
— Пусть остается там, где она сейчас. Пожалуй, хорошо, что она там, Я боюсь за нее — слишком сильные против нее улики. Слишком назойливо очевидные. Пусть она даст тебе слово, что не будет ничего предпринимать, — меня даже устраивает, что она там, где она сейчас. Я пошлю человека наблюдать за твоим домом.
— Спасибо, Карл-Юрген.
— Спокойной ночи.
Я стоял, глядя на мрачный дом полковника Лунде.
Спустился вечерний сумрак — дом, точно гигантский ящик, громоздился на безобразном фундаменте, да торчала нелепая башня, выстроенная ради единственной цели — любоваться окрестным видом.
Колеблемые слабым ветерком ощетинившиеся ели казались зловещими живыми тенями. Их ветви — дряблые мохнатые лапы — протягивались к дому, словно пытаясь его задушить. В саду лежал грязный талый снег.
Далеко внизу у фьорда светились огни города. Но дом полковника Лунде был почти полностью погружен во мрак. Люси обычно забывала тушить в комнатах свет. Но сейчас Люси не было. Огонь горел только в гостиной. Усилием воли я заставил себя войти в дом.
В гостиной сидел полковник Лунде и раскладывал пасьянс. Он постарел на много лет.
Я передал ему привет от моей матери.
— От вашей матери?.. Ах да, верно. Как она поживает?
— Спасибо, хорошо. А что полиция? Она, конечно, уже побывала здесь?
Он положил восьмерку пик на десятку.
— Восьмерку надо класть на девятку, полковник Лунде.
— На девятку? Да, да… конечно… вы правы…
Он положил восьмерку обратно в колоду. На меня он даже не взглянул. Он говорил, не отрывая глаз от карт.
— Да, полиция побывала здесь. Приезжал сам инспектор Халл. Они перевернули вверх дном комнату моей жены…
В первый раз он назвал Люси своей женой.
— Простите меня, полковник Лунде… я хочу задать вам нескромный вопрос… Чего вы больше всего боитесь? То есть… Словом, боитесь ли вы убийцы, или боитесь за свою жену?
Он ответил не раздумывая, без колебаний:
— Я боюсь за свою жену… боюсь, чтобы с ней не случилось несчастья.
— А где остальные? — спросил я. — Фрёкен Лунде и Виктория?
— Не знаю.
Казалось, будто с исчезновением Люси рухнула одна из стен его дома.
— Я пойду побеседую с ними, — сказал я.
Он по-прежнему не поднимал глаз от карт.
— Полиция уже расспросила их обо всем, о чем только можно, — сказал он.
— Понимаю. Я просто хочу поздороваться с ними и… сообщить… сообщить, что я вернулся…
Фрёкен Лунде я нашел в кухне. Она чистила серебро. Не совсем подходящий час для такого занятия.
— Добрый вечер, фрёкен Лунде. Моя мать просила передать вам поклон.
— Спасибо. Мы с ней не виделись много лет.
Она отложила в сторону начищенную ложку, обмакнула тряпочку в порошок и принялась за другую ложку.
Она долго и тщательно терла ложку. Потом подняла на меня глаза.
— Скажите, фрёкен Лунде, вы не скучаете по жене полковника Лунде?
— По его жене? Вы имеете в виду Люси?
— Да.
— Нет. Я не могу сказать, что я по ней скучаю. Но атмосфера в доме мне не нравится.
— Почему же?
Собрав ложки, она аккуратно разложила их в ряд одну возле другой. Потом пододвинула к себе вилки. При этом она смотрела на меня в упор. Карие глаза на узком личике не выражали ровно ничего.
— Доцент Бакке, в нашем доме живет убийца!
Я и сам так думал, и все равно странно было услышать это из уст маленькой фрёкен Лунде. Она по-прежнему удивляла меня своей манерой сухо констатировать факты. Ведь она всегда казалась тенью полковника Лунде. Тенью, повторяющей, как эхо, его суждения. Но, видно, я сильно недооценивал фрёкен Лунде.
— А вам неприятна мысль, что в доме живет убийца?
Она поднесла одну вилку поближе к свету и внимательно рассмотрела ее со всех сторон.
— Дурацкий вопрос, доцент Бакке. Вряд ли кому-нибудь может быть приятна мысль, что в доме живет убийца. Никому это не нужно.
«Не нужно». Гм! Я бы сказал, довольно неожиданный угол зрения.
— А где Виктория? — спросил я.
— Занимается. О Виктории беспокоиться нечего.
Не знаю, что побудило ее произнести именно эти слова.
— Я хочу сам в этом убедиться, — сказал я.
Виктория и в самом деле занималась. Она сидела в гостиной, выходящей в сад, разложив перед собой атлас. «Война Севера и Юга», — подумал я.
Но фрёкен Лунде ошиблась. О Виктории следовало беспокоиться. Лицо у нее было заплакано.
Я сел против нее.
— Моя мать просила тебе кланяться, — сказал я. Мне уже надоело это вступление, но оно, по крайней мере, было безопасным.
— Неужели твоя мать меня помнит?
— Моя мать помнит всех и вся. Почему ты плачешь, Виктория?
Она захлопнула атлас.
— Не задавай дурацких вопросов, Мартин.
Их ответы были такими же однообразными, как и мои дурацкие вопросы.
— И все-таки ответь мне, Виктория.
Из уголка зеленого глаза скатилась слеза. Мне было невмоготу вновь видеть слезы. Женские слезы приводят меня в отчаяние.
— Не плачь, Виктория. Я не выношу слез. Просто скажи мне, из-за чего ты плакала?
— Из-за Люси.
— Но почему?
Она сверкнула зелеными звездами.
— Ты дурак, Мартин. Ты ничего не понимаешь.
— Ладно, я дурак. Но, может, я немного поумнею, если ты соблаговолишь мне что-нибудь рассказать…
— Что рассказать? Что меня мучает мысль…
— О чем?
— Отвяжись, — сказала она. — Меня скоро станет тошнить от одного твоего вида.
Я вынул сигареты, закурил, но ей не предложил.
— Тебя тошнит от моего вида — дело твое, — сказал я. — Мне это безразлично. Меня самого тошнит от вида обитателей здешнего дома. Но я не уйду отсюда, покуда ты мне не скажешь, почему ты плакала из-за Люси!
Она улыбнулась. От этой неожиданной улыбки мне стало не по себе. И вдруг ответила спокойным, кротким голосом:
— Я плакала из-за Люси потому, что боюсь за нее. Потому что с ней хотят разделаться.
Я встал, раздавил окурок сигареты о поддонник одной из проклятых гераней и вышел, громко хлопнув дверью.