Солдаты не ошибались: они действительно были обречены.
Много позже эшелоны смерти, в которых перевозили военнопленных, назовут «газовыми камерами без газа». Можно ли придумать более четкую характеристику? Когда конвоиры открыли вагоны прибывшего на станцию Саласпилс эшелона с советскими военнопленными, по всей округе разнесся трупный запах. Половина людей были мертвы; многие были при смерти. Те пленные, которые могли вылезти из вагонов, бросились к воде, но охрана открыла по ним огонь и расстреляла несколько десятков человек.[251] На станцию Мост в ноябре прибыл эшелон из тридцати вагонов; когда их открыли, то не обнаружили ни одного живого человека. «Не менее 1500 мертвых были выгружены из этого эшелона, – рассказывал ставший невольным свидетелем трагедии стрелочник. – Все они были в одном нижнем белье. Трупы пролежали у железнодорожного полотна около недели».[252]
Другой железнодорожник рассказывал:
В 1941 г., примерно в ноябре – декабре, на станцию Даугавпилс-1 прибыл эшелон в составе 45–50 вагонов с советскими военнопленными. Все вагоны были наглухо закрыты. Эшелон простоял на станции более суток. Немец, проходя вдоль эшелона, постукивал палкой по вагонам. Если из вагона раздавались голоса и шум, немец шел дальше, если из вагона никто не отвечал и была тишина, он открывал дверь. Я лично убедился, что во всем вагоне не осталось ни одного в живых. Немец закрывал вагон и шел дальше. Несколько вагонов из этого эшелона были заполнены замерзшими и умершими от голода.[253]
…Когда вагоны открывали, многие люди не могли даже идти. Генерал Антон Иванович Деникин уже после войны вспоминал о страшной участи своих соотечественников, о которой рассказывали ему освобожденные из немецкого плена французские военные:
Мне рассказывал один француз, что русские военнопленные буквально закостенели, не могли двигаться. Немцы отрядили французов, которые стали переносить русских на руках и носилках. Живых клали на пол в бараках, мертвых сбрасывали в общую яму… Русских пленных, говорил другой француз, легко узнать по глазам: глаза у них особенные. Должно быть, от страдания и ненависти.[254]
Выжить при перевозке было очень большой удачей; однако попавшие в лагеря вскоре понимали, что удача оказалась лишь злой насмешкой судьбы.
Зимой советских военнопленных перевозили в открытых вагонах для скота. Замерзших никто не считал.
В лагерях выживших ждала смерть.
Вот типичное описание лагеря для военнопленных:
Внутренняя картина лагеря, образно выражаясь, – это ад, переполненный страданиями. Среди лагеря – виселица как страшилище: две петли качаются, готовы принять нагрузку. В мое прибытие в лагере было военнопленных до двадцати тысяч. Это на территории товарного двора – там около одного квадратного километра.
Люди, измученные, голодные, загрязненные, с открытыми ранами на теле больше лежали на земле. Среди них и трупы лежали….[255]
Это – под Ржевом; а вот описание лагеря под Псковом, сделанное немецким обер-ефрейтором: «Условия жизни пленных в лагере были ужасными. При 40-градусном морозе пленные вынуждены были жить в землянках, питаясь одной тарелкой похлебки на воде из гнилого картофеля. Хлеб вообще не выдавался. Вследствие это пленные превратились в скелеты и ежедневно умирали от голода в количестве 70–80 человек… Из 5000 пленных к началу нашей замены осталось 500–600 человек… Когда я вспоминаю сегодня об этом страшном времени, меня все еще охватывает ужас».[256]
В лагере под Славутой у колючей проволоки лежали штабеля трупов умерших от голода. Не все пленные могли получить даже ту баланду, которой кормили, так как только немногие имели котелки, у кого их не было, получали лишь картофельные очистки.[257]
«Снабжение питанием военнопленных является ненужной гуманностью»; эту истину немецкое военное командование усвоило четко. Вот типовой приказ, изданный командованием 88-го полка 34-й пехотной дивизии:
«Конские трупы будут служить пищей для русских военнопленных. Подобные пункты (свалки конских трупов) отмечаются указателями. Они имеются вдоль шоссе в Малоярославце и в деревнях Романово и Белоусово.[258]
Однако темпы гибели военнопленных от голода не удовлетворяли нацистов. 21 октября генерал-квартирмейстер ОКХ Эдуард Вагнер приказал снизить пищевой рацион. «Больше всего пострадали неработающие пленные, т. е. те, кто был уже слишком слаб, чтобы работать, – пишет один из немецких историков. – Они должны были теперь получать не более 1500 калорий в день, что составляло менее 2/3 абсолютного минимума, необходимого для выживания».[259]
Все это было настолько ужасно и бесчеловечно, что комендант лагеря для военнопленных под польским городом Ярославом однажды горько сказал подвизавшемуся при немецком командовании русскому белоэмигранту: «Мои возможности ограничены, чтобы помочь этим несчастным людям и сохранить им жизнь. Я состою комендантом всего два месяца, и за это короткое время мои волосы успели поседеть».[260]
Даже евреи, которых выводили из гетто на работы с военнопленными, были поражены состоянием, до которого были доведены красноармейцы. «Я часто сталкивался с русскими военнопленными, – вспоминал Сидни Ивенс. – Выглядели они настоящими скелетами и так слабо держались на ногах, что товарищам приходилось помогать им идти».[261] «Они имели вид, не поддающийся описанию, – рассказывал рижский еврей Моисей Раге. – Они с трудом передвигались и тут же на работе, изможденные и голодные, от побоев латышских надзирателей умирали. Я никогда не забуду той картины, как все 300 человек военнопленных буквально бросились к мусорной яме, извлекли сгнившую капусту и вместе с червями ее съели».[262]
Плохо было в гетто, но в лагерях военнопленных – стократ хуже; евреи порою подкармливали военнопленных.[263]
«Даже погребение погибших в лагерях советских военнопленных носило издевательский характер, – замечает израильский историк Арон Шнеер. – Это было надругательство после смерти. Так, в Гомеле в тот же ров, куда сбрасывались тела военнопленных, вывозились испражнения. С ноября 1941 по апрель 1942 толпы немецких офицеров и солдат собирались у рва, куда сваливались трупы военнопленных, весело смеялись и ради продления удовольствия фотографировали изуродованные побоями, истощенные голодом тела. Такие „экскурсии“ немцев ко рвам с трупами были почти ежедневно, как только в город прибывали новые немецкие части».[264]
Продолжались и экзекуции – хладнокровные убийства обессилевших от голода людей. 30 октября был издан очередной приказ о «чистке, которой подлежат советские гражданские и военнопленные, находящиеся в лагерях для военнопленных и пересыльных лагерях в тыловых армейских районах».[265]
В лагере под Одессой военнопленных под охраной выводили к обрыву на опушке леса, ставили на колени и расстреливали. «С края обрыва убитые, а часто только раненые, падали на дно оврага, где был сложен гигантский костер… Сжигание трупов производилось круглые сутки».[266]
В лагере под Рава-Русской узников уничтожали более изощренным способом. «Администрация лагеря выводила совершенно голых военнопленных, привязывала веревками к стенке, обнесенной колючей проволокой, и держала в декабрьские зимние морозы до тех пор, пока человек не замерзал, – вспоминал один из свидетелей. – Стоны и крики изувеченных прикладами людей наполняли территорию лагеря… Некоторых убивали прикладами на месте».[267]
Даже погребение недочеловеков носило оскорбительный характер. Зачастую их хоронили в выгребных ямах. На фотографии: трупы военнопленных отвозят к месту захоронения.
Пик массовых убийств советских военнопленных совпал по времени с разразившимися в лагерях эпидемиями тифа. Условия содержания пленных – большая скученность в сочетании с голодом – создали условия для быстрого распространения болезней, а ни о какой медицинской помощи военнопленным не шло и речи: как лаконично было сказано в одном из немецких документов, «систематической санитарной обработки военнопленных и самих лагерей, по всей видимости, вообще не предусматривалось. Можно было слышать такие высказывания: „Чем больше пленных умрет, тем лучше для нас“.[268]
В Смоленском лагере было объявлено, что «больные дизентерией будут расстреляны».[269] Когда австрийский хирург Петер Бамм осведомился у коменданта лагеря военнопленных под Севастополем, чем он может помочь раненым, тот улыбнулся: «Вам нужен пулемет?».[270]