застегивает губы на пуговицу.
Кассия смерила меня задумчивым взглядом, но расспрашивать, к моему облегчению, не стала.
Я залпом выпила остывший чай. Пару мгновений поколебалась – не заварить ли свежего. Нет, уже поздно, крепкий чай бодрит, а мне нужно как следует выспаться. Кто знает, какие сюрпризы принесет завтрашний день?
Минуты складывались в часы, сон не шел. Давно затих дворец, и обе мои соседки сладко посапывали, а я вертелась с боку на бок, то пытаясь укрыться подушкой от лунного света, проникавшего сквозь щель в занавеску, то высовываясь из-под нее, потому что стало душно, то укрываясь, то сбрасывая покрывало, считала овец, почему-то с бакенбардами, как у графа Дейнарского, и никак не могла уснуть.
На смену злости пришла тоска. Я могу упрямиться сколько угодно, но сила на их стороне. Графа и моего отца. Вечно прятаться во дворце я не могу, а уехать… Если они нашли меня здесь, найдут и где угодно.
В очередной раз перевернувшись с боку на бок, я шепотом выругалась и осторожно потянулась за сумкой со своими вещами. У дяди я любила выбираться ночью в сад, смотреть на луну и звезды, слушать, как шепчут листья, перекликаются ночные птицы, а где-то далеко в лесу воет волк, и знать, что я рядом с домом, в безопасности, было приятно. Сейчас я была не дома, да и остался ли у меня дом? Но сад был прекрасен днем, и ночью он наверняка не хуже. Может быть, прогулка утомит и успокоит меня, и удастся наконец уснуть.
С этой мыслью я тихонько оделась и выскользнула в окно.
Глава 15
Император
Тоска накрыла его внезапно. Вот вроде только что читал выпущенный неделю назад роман, подхихикивая над особо удачными моментами… Автор, правда, полагал, будто он пишет серьезную историческую прозу, и так же о романе отзывались ценители. Но память императора не к месту подкидывала лица, характеры, дела тех, в чей адрес в книге не жалели ни пышных описаний, ни славословий, и сравнение книжных героев с прототипами забавляло. Но в какой-то миг вдруг разом расхотелось веселиться, накатило беспросветное уныние – тяжкое, невыносимое, которое обычные люди глушат хмельным.
У него же было свое средство.
Выйдя из спальни, как был, в мягких штанах и рубахе, он направился к лестнице. Выше, выше, выше, все ускоряя шаги под нетерпеливое рычание Эрвина, пока не очутился на башне, выстроеннной над кровлей дворца. Намеренно неторопливо, оттягивая удовольствие, разделся и в чем мать родила поднялся на парапет. Качнулся, раскинув руки, безжалостная сила притяжения понесла тело вниз. Дыхание перехватило – к свободному падению невозможно привыкнуть.
Короткий спазм мышц, и вот огромные крылья раскидываются, подхватывая мощное тело, и несут прочь от земли, оставляя на ней тоску. Выше, еще выше, к самым звездам, кажется, вот-вот их можно будет коснуться, к серебристому диску луны, на которой притаился заяц.
«Зайчик!» – хихикнул Эрвин.
Император и сам едва удержал смех – просто потому, что хохот дракона перебудит и напугает половину столицы. Прочь от нее. Над полями, исчерченными квадратиками пахоты, над нитками дорог, которые драконьи глаза видели так же отчетливо, как и днем, над лесами, отсюда похожими на мох. Может, когда-нибудь это приестся, но пока каждый полет заставлял сердце колотиться от восторга.
«А мог бы сейчас лететь с ней», – буркнул Эрвин.
«Не начинай».
Он сложил крылья, устремившись к земле, упиваясь иллюзией опасности. Память – не то благословение, не то проклятие – нарисовала перед внутренним взором не эту землю – мирную, спокойную, – а выжженную, безжизненную. Тела, тела, кровь, теперь ясно видимая, потому что до земли осталось совсем немного. Крылья уже не держат, но страха нет – лишь обреченное спокойствие и осознание выполненного долга. Он спас тех, кого должен спасти, сын будет жить и…
«Очнись!»
Он взмахнул крыльями, описав крутую дугу, снова взмыл над землей. Последний полет его отца. Воспоминание, без которого император вполне мог бы обойтись – и все же не отдал бы его ни за какие сокровища. Ведь это означало, что его отец в каком-то смысле до сих пор жив и будет жить вечно. В нем самом, в его детях и детях его детей. И он сам в каком-то смысле будет жить вечно.
«А можешь и не в каком-то смысле».
Он досадливо рыкнул, описал круг над лесом и устремился к морю. Снова набрав высоту, камнем рухнул в воду – утром местные будут рассказывать, что морские духи грохотали ночью, играя. Позволил воде принять себя, останавливая падение, а потом – вытолкнуть вверх, к воздуху, который нужен даже драконам.
Новый всплеск. Волны стекают по чешуе, короткий миг превращения, и вот уже человек лежит на воде, раскинув руки, смотрит в небо и смеется, сам не зная чему; просто от радости бытия. Он разрешил себе поплескаться вволю – Эрвин тоже любил воду, – неторопливо доплыть почти до самого берега. Дно здесь круто уходило вниз, дюжина шагов от полосы прибоя – и взрослого мужчину скроет с головой. Когда до берега оставался еще десяток ярдов, он обернулся: лапы уверенно встали на дно, оттолкнулись. Опять расправились крылья, он воспарил и устремился к столице.
Он приземлился на площади перед дворцом, которую всегда держали свободной на подобный случай. Миг – и снова ощутил себя человеком, стоящим на одном колене и упирающимся в землю руками. Прежде чем распрямиться, создал иллюзию одежды. Простые темные штаны, рубаха, темный же камзол без украшений. Стражники, конечно, мужчины, но негоже императору разгуливать в чем мать родила. Явить свой истинный облик он не опасался – его надежно удерживала серьга, золотое колечко, продетое в ухо.
Император миновал ограду, двинулся по садовой дорожке, замедляя шаг. Тоска, развеявшаяся, как ему казалось, без следа, вернулась снова. Он покопался в себе, остановился, пораженный осознанием. Это были не его чувства!
«Догадался наконец!»
Он ругнулся про себя. И что теперь, спрашивается, делать?
«Мне тебя учить девушек успокаивать? Обнял покрепче и уволок в пещеру!»
«Тебе лишь бы… уволочь!»
«Вон она, кстати».
Он вгляделся в глубину парка: человек ни за что бы не различил силуэт, но драконье зрение не обмануло. Зрение и обоняние – ее запах он не спутал бы ни с одним другим.
«Идем к ней!»
Он не стал больше искать отговорок. Эрвин, хоть и помешавшийся на истинности и сводящий с ума его, торопя с проверкой, был прав в одном. Не только дракона тянуло к этой девушке. Сам