стали, цвета ножей.
Яна смотрела в окно, и город оставался на юге, за спиной, – невидимая россыпь выбеленных штормами пятиэтажных плашек. За спиной оставались школа, музыкалка, двор, недра ненавистной квартиры. Тетя Света и Лизка. И папа тоже оставался за спиной. Сделать последний шаг, перейти границу, отрезать себя было так просто, так естественно. Но первое время она только мечтала, даже не думая, что это возможно на самом деле. Как будто должен наступить правильный момент. Как будто надо дождаться тайного сигнала. Послания от неведомых сил: пора.
И Яна медлила, пока однажды просто не обогнула дом вместо того, чтобы остаться гулять во дворе. Стремглав пробежала мимо помойки, где жирные крикливые чайки вели вечную битву с воронами. Перешла пустую, насколько хватало глаз, глинистую полосу дороги. И очутилась в другом мире.
Но этот мир оказался слишком велик для нее одной. Она не могла вместить его в себя. Должна была показать кому-то эти халцедоны, оранжевыми каплями сидящие в песке; ирисы, спрятанные в осоке на остро воняющем нефтью болоте у дальней оконечности бухты; кружево ягеля; красный узор брусничного листа, залитый, как стеклом, прозрачной водой цвета чая. Казалось, ее разорвет на части, если она слишком долго пробудет с этим миром наедине.
Надо было забыть о нем навсегда или сойти с ума, но она не сделала ни того, ни другого. Она не знала тогда, что чудеса, ставшие чьей-то общей тайной, проявляются, как картинка на погруженной в ванночку фотобумаге. Набирают силу. Отращивают зубы.
Яна замедлила шаги, высматривая, где бы присесть, покурить, подумать. Она шла вдоль облепленного рекламой здания главпочтамта, которое помнила новеньким и нарядным. Здесь можно было присесть разве что на бордюр, но чуть дальше, у церкви, между помпезными, но совершенно голыми бетонными клумбами, виднелись лавочки. Обширное асфальтовое поле перед зданием окружала старая чугунная ограда, и по периметру еще сохранились деревья. Яна остановилась, будто споткнувшись, и из ее горла вырвался смешок.
– Конечно, – негромко пробормотала она. – Четвертая школа.
Прохожий чуть постарше Яны замедлил шаги, усмехнулся, кивнул. Их глаза встретились, и на мгновение Яна почувствовала себя заговорщиком, – но прохожий уже отвернулся, заторопился, ушел вперед. Яна же брела все медленнее, пока не остановилась на углу церковной ограды.
Узкий проход между почтой и чугунной решеткой зарос, от плитки не осталось и следа, и лишь по центру еще виднелось что-то похожее на проложенную в зарослях звериную тропу. Глядя на нее, Яна усомнилась, что магазин, где они когда-то купили карту, действительно существовал. Он больше походил на плод воображения трех разыгравшихся детишек. Ангар давно разрушился; тупик заканчивался грудой жести и балок, поросшей бурьяном, безликой кучей старого строительного мусора.
Оглядевшись по сторонам, – вроде бы никто не смотрит, – Яна нырнула в щель.
Изогнутые ошметки металлических щитов опасно щетинились ржавыми зазубринами, словно ангар вскрыли тупым консервным ножом, как банку с тушенкой. Яна попыталась сдвинуть с места один из обломков, и его край тут же впился в ладонь. Она, вскрикнув, выпустила железку. Жесть загрохотала по жести, и Яна машинально пригнулась, прячась за зарослями бурьяна. На глаза попался железный прут; орудуя им, как рычагом, Яна приподняла ближайший металлический лист, сама толком не зная, что хочет найти.
Старая вывеска лежала прямо под ним, вдавленная в землю, обрамленная отвратительно белесыми толстыми стеблями не видавшей солнца травы. Старая краска вспучилась синюшными струпьями, но надпись все еще читалась. И, словно этого было мало, рядом с вывеской валялся глобус размером с футбольный мяч, с вмятиной там, где положено быть Тихому океану, – только вот на месте голубой пустыни извивался вытянутый вдоль экватора материк.
Яна ткнула его носком, и из лопнувшего шва поползли растревоженные светом влажно блестящие жуки. Передернувшись от отвращения, она осторожно опустила лист на место и отряхнула руки. Магазин топографической продукции был невозможен ни в нынешнем мире, ни тем более – в том, старом, но он существовал. Она своими глазами видела доказательства. Порез на ладони болезненно пульсировал, подтверждая его реальность. А значит, и все остальное могло оказаться правдой. Например, то, что человек-ворона нашел ее, чтобы передать послание. И то, что это действительно послание, что она не увидела таинственные знаки в случайной тряпке, как некоторые видят лик Иисуса в облезлой штукатурке.
Но с этой сомнительной свалки пора было выбираться, пока какой-нибудь не в меру наблюдательный прохожий не заметил ее и не начал задаваться вопросами. Бросив последний взгляд на вывеску, Яна двинулась сквозь заросли обратно к улице.
Оглянувшись, она могла бы заметить обутую в резиновый сапожок ногу, торчащую из-под листа жести на самой вершине мусорной кучи.
Но она не оглянулась.
8
…Коги оказывается – «то, горелое». Они двигаются к нему гуськом, быстрым решительным шагом: это не обычное бездумное блуждание, у них есть цель. На выходе из города за ними увязался Мухтар, но полчаса назад он застрял у бурундучьей норы – Ольга даже звать его не стала. Иногда Филька останавливается, чтобы посмотреть на карту и компас, который Яна стащила из кучи отцовского снаряжения, хранящегося в темнушке. Это не так уж нужно; еще дома они хорошо рассмотрели карту и поняли, куда идти и какое озеро скрывается под именем Коги. Но если сверяться с картой, получается как в настоящей экспедиции. Идти по карте – намного интереснее, чем просто так; это – само по себе дело, за которым можно забыть, зачем они ищут это озеро.
Филька в очередной раз разворачивает карту, и ветер рвет ее из рук. Филька приседает на корточки; штаны туго обтягивают его, и становятся видны очертания блокнота, сунутого в задний карман. Это – записная книжка Филькиного отца. Филька так и не дал посмотреть ее, – только таинственно закатывал глаза, намекая, что там подробно написано, как надо колдовать.
Филька загораживает парусящий лист спиной, преувеличенно долго вертит, подлаживая под компас. Ольга опускается рядом, водит пальцем с обгрызенным ногтем по линиям высот, то и дело вскидывает голову, зорко оглядываясь по сторонам. Яна заглядывает через их плечи, пока не начинает злиться. Думают, это понарошку. Думают, это такая игра… Хочется встряхнуть Фильку за плечи и сказать, что он дурак и выпендрежник, а все на самом деле. Только ведь он согласится – на то и игра, чтобы все было по-настоящему. Можно сказать, что все правда-правда на самом деле, и он опять согласится. Они будут проваливаться сквозь слои правды и понарошечности и никогда не нащупают дна, а Ольга будет молчать и презрительно усмехаться, даже притворяться не станет.
Яна отворачивается,