Анатолий понял: "Сибиряков" стал немым. Неужели он так и не сумеет передать Нине то, что не успел сказать во время последней короткой встречи? И тут наперекор логике, не отдавая отчета, что его не слышат, он заработал ключом: "Прощай, Нина, люблю..."
А голос из эфира по-прежнему взывал: "Почему молчите? Прием, прием..."
Огромной силы взрыв оглушил Шаршавина. Вражеский снаряд ударил в соседнее помещение, и несколько осколков прошили тонкую переборку радиорубки. К счастью, ни один из них не причинил вреда радисту. Анатолий очнулся и вновь приник к наушникам: в них что-то трещало. Потом он отчетливо различил вызов: снова запрашивал Диксон. Анатолий схватился за ключ. Он сделал это машинально, так как перед этим связь была только односторонняя. И вдруг неожиданно "Сибиряков" заговорил, Диксон услышал его. Анатолий поспешил передать последнюю радиограмму капитана. Тут же стал принимать ответ, последние слова с родной земли. Связь снова оборвалась, и на этот раз окончательно. Анатолий выбежал из радиорубки и поднялся на командный мостик.
- Товарищ командир, радиостанция не работает, - подбежал он к Качараве, связь прервана.
- Передал последнюю радиограмму?
- Да, успел, что-то произошло, и нас услышали. Потом Диксон ответил, радист протянул Качараве измятый бланк.
"Родина не забудет ваш подвиг..." - большими пляшущими буквами вывел Шаршавин. И тут Качарава понял все, понял, почему так настойчиво лез на грот-мачту секретарь партийной организации.
- Товарищ командир, - подбежал Кузнецов, - как быть с документами?
- Немедленно уничтожить, и в первую очередь секретные.
На полу маленькой каюты, где помещалась секретная часть, горел костер. Михаил Кузнецов, плача от едкого дыма, по листику вырывал из папок документы и бросал их в огонь. Бумагу жадно схватывало пламя, листки краснели, потом чернели и рассыпались серым пеплом. Так папку за папкой Кузнецов уничтожил все, что считал необходимым, на полу валялся с десяток отощавших обложек. Убедившись, что костер прогорел, он подошел к опустевшему сейфу, привычным движением запер его и сунул ключ в карман. Все. Теперь, предав огню свое хозяйство, он уже не шифровальщик, он рядовой боец, место которого там, на палубе, вместе с остальными товарищами.
Михаил поднялся наверх и сразу ощутил на себе горячее дыхание пожара. Мимо с носилками, на которых лежал стонущий Будылин, прошли Герега и Седунов.
- Скорей беги на корму! - на ходу крикнул Кузнецову Серафим. - Мальчугана ранило.
Перескакивая через обломки каких-то ящиков, комсорг кинулся к корме. Юру Прошина он нашел скорчившимся на мотке каната. Он прикрывал локтем лицо, кругом бушевал огонь. Михаил осторожно поднял юношу на руки и понес его к кают-компании. Ноги разъезжались по мокрой окровавленной палубе, идти было трудно. Кузнецов поскользнулся, но сумел плечом удержаться о переборку и только поэтому не упал, а медленно опустился у надстройки, удерживая Прошина на руках.
Юра открыл глаза, приподнял голову,
- Ничего, потерпи, дорогой, сейчас тебя отнесу к доктору, и все будет в порядке, - старался подбодрить товарища Кузнецов.
- Не надо, Миша, нести. Положи тут...
- Вот сейчас встанем и пойдем, - продолжал комсорг.
- Умру я все равно, убили ведь они меня, я знаю...
На минуту Юра умолк. Кузнецову удалось подняться, и он осторожно двинулся дальше, к носовой палубе, где по-прежнему било орудие Дунаева.
- Маме только ничего не говорите, - вдруг снова заговорил Прошин. Голова его покоилась у плеча комсорга, и тот слышал каждое слово юноши. - Я за маму боюсь...
- Да что ты выдумал, зуек, перестань! - строго сказал Кузнецов. - Поживем еще, в комсомол тебя примем.
Но в этот миг он почувствовал, как обмякло в его руках тело Прошина, голова безжизненно повисла. Комсорг, опустившись на колени, положил юношу на пустые ящики из-под снарядов,
- Юра! Малыш!
Юра не ответил.
Кузнецов поцеловал его в лоб, поднял с палубы обрывок брезента и аккуратно, точно спящего, накрыл им друга.
Так погиб самый юный моряк с "Сибирякова", ученик машиниста Юра Прошин по прозвищу "Младен - большие глаза".
* * *
На полубаке с воем начали рваться бочки с бензином. С бортов в океан устремился огненный поток. Он стелился по воде, и судно оказалось в кольце пламени.
- Спасайте людей! - крикнул Качарава боцману. - В первую очередь раненых и женщин!
Он спустился вниз и увидел Элимелаха. Комиссар был без фуражки, с опаленной головой. На рваном, прожженном до дыр кителе виднелись следы крови. Взяв из рук капитана листок, Элимелах быстро пробежал его глазами, поднял над головой и громко крикнул:
- Товарищи, телеграмма из Диксона! Друзья! Родина шлет нам привет. Не вешайте головы! Спокойней. Мы выполнили свой долг. А сейчас в шлюпки! Первыми грузить раненых!
Из огня, что бушевал на полубаке, выскочил горящий, как факел, человек. На него набросили брезент, сбили пламя. Это был Кузнецов. Последние минуты перед взрывом бочек он помогал Дунаеву у орудия. Огненная лава захлестнула комсорга. Он сильно обгорел, целым осталось лишь лицо, которое Михаил успел прикрыть руками. Бесчувственного, его понесли к борту, где готовили шлюпки.
* * *
Сараев поднял тяжелые веки, повернул голову. С неба на него смотрела свинцовая туча с окровавленными краями. По очертаниям она была похожа на корабль, на "Сибирякова". По крайней мере так рисовало воображение. Попробовал подняться, но тело, словно чужое, не повиновалось. Он чувствовал сверлящую боль в спине. Спины не было - была только боль.
Рядом кто-то застонал. Сараев повернулся и увидел в двух шагах от себя Сулакова. Тот протягивал ему руку. И радист инстинктивно протянул свою. Слабеющие пальцы встретились. Но вот рука товарища безжизненно скользнула вниз, и он понял вдруг, что остался один. Ему стало жутко. "Один, совсем один. Надо добираться к своим", - подумал Сараев.
И он пополз. Сторонясь огня, прижался почти к самому фальшборту, в котором зияла огромная дыра с острыми краями внутрь. Сквозь отверстие виднелась седая морская гладь. Над ней тут и там плавали редкие льдинки, те самые, которые еще час назад летели навстречу кораблю, как вестовые ледяных полей. До них не дотянули: путь преградил пират. Сейчас Сараев видел его, это морское бронированное чудовище, изрыгающее огонь. "Сволочи, вот сволочи!"
Сараев собрал остатки сил и снова пополз. Он пробирался сквозь хаос разрушений, нагромождение досок, бревен, канатов, обугленных трупов. Наконец добрался до кают-компании. В нос ударили запахи йода и крови. На полу, на сдвинутых стульях лежали и сидели раненые. Сараева в суматохе никто не заметил, он лежал у порога. "Вот и добрался к своим, теперь все будет хорошо". Эта мысль успокаивала.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});