– осведомлять страну о ходе дел на фронте. Осведомлять как можно более правдиво. Писатель, журналист и цензор – друзья, а не враги.
Неудач не замалчивать – ибо их замолчать невозможно: нельзя отрезать языки раненым, эвакуированным и отпускным. Твердо помнить главного врага – «стоустную молву». Для пресечения этой молвы лучше своевременно – с соблюдением известной меры – твердо и авторитетно сообщать о поражении XIII и XV корпусов в Восточной Пруссии (неприятель все равно узнал их номера), чем допустить панический страх по всей стране, что «полмиллиона наших погибло в Мазурских озерах», – слух, который потом никакими средствами не удастся искоренить.
Страна должна знать лучших своих сынов, должна знать и чтить имена своих доблестных полков – имена уже известные неприятелю, имеющему о них сведения по убитым и пленным. Такие черствые «алгебраические» выражения, как «один из наших доблестных полков», «один из наших молодых полков» ничего не говорят уму и сердцу населения, оставляя в то же время чувство горечи в сердцах участников боев. Вообще, сообщения нашей Ставки и Мировую войну 1914–1917 гг. следует рассматривать как непревзойденные отрицательные образцы.
Не следует обманывать население нелепыми бравадами, что неприятель умирает с голоду, что неприятельская страна сможет продержаться еще самое большее полтора месяца, что неприятельские войска сдаются дивизиями при одном виде казацкой пики. Этими баснями печать дискредитирует себя в глазах общественного мнения и деморализует страну, зря обнадеживая ее.
* * *
Совершенно нетерпим и недопустим слащавый тон о «солдатиках» и «серых героях». Он раздражает бойцов и деморализует значительные их категории. В основе слащавости и пафоса всегда фальшь. Авторов подобного рода статей и очерков следует, после первого и последнего предупреждения, лишать права писать до окончания военных действий.
Еще опаснее слащавость в обращении с ранеными и выздоравливающими. За ними должно ухаживать, но с ними ни в коем случае не надо нянчиться. Это развращает.
Госпиталя ни в коем случае не должны располагаться в населенных центрах. Не надо повергать дух тыла добавочному и совершенно излишнему испытанию.
Культ героев должен соблюдаться свято. В каждом храме, в каждой школе должны иметься доски с именами прихожан или бывших учеников, заслуживших белый крестик либо сподобившихся деревянного креста.
Портреты героев и описания их подвигов должны быть на почетном месте периодических изданий[11].
В наших русских условиях (при свойственной всем нам музыкальности и любви к театру) большое значение приобретают музыка и сцена. Для широких масс чрезвычайно важен кинематограф. Как в театре, так и в кинематографе следует избегать деланного пафоса и мелодрамы.
Уличные манифестации – очень сильнодействующее средство. Но они ценны только в случае своей непосредственности. Манифестации, заранее организованные и принудительные, на советский образец, свойственны варварским «тоталитарным государствам». Они обращаются в отбывание номера и совершенно не достигают своей цели.
* * *
В общем, проблема общественного мнения – это проблема духа страны. Церковь и школа создают этот дух – и при его наличии управление общественным мнением не представляет труда.
Часть шестая
О доктрине
Глава XXII
О доктрине национальной и доктрине военной
Под «доктриной» мы разумеем совокупность взглядов по данному вопросу и совокупность «методов» при разрешении этого вопроса.
Военная доктрина представляет мировоззрение данной нации по военному вопросу и составляет одну из многочисленных граней доктрины национальной. Отсюда явствует основное свойство военной доктрины – ее национальность. Она является производной исторических, бытовых и военных традиций данной нации – ее политических, географических, племенных условий, духа и психологии народа (или народов), ее составляющих. Короче – отражением ее духовного лика.
Пересадка и культивирование чужих доктрин представляет поэтому насилие над духом нации – насилие, к добру никогда не приводящее. Отсекая от монолитной глыбы чужой национальной доктрины маленький осколок этой глыбы – военную доктрину, – мы можем этот осколок припаять, приклеить или привязать к нашему национальному монолиту. Соединение это прочным никогда не будет – даже если мы до склеивания обтесали наш монолит для того, чтобы легче подогнать осколок чужой доктрины к нашим условиям. Оно может быть лишь механическим – оно никогда не станет органическим, и вся полученная таким образом искусственная и ублюдочная доктрина не сможет выдержать серьезного испытания. Говоря о военной доктрине, мы разумеем две: германскую – технически разработанную и сведенную в строгую систему, и русскую, остающуюся в том виде, какой завещал ее нам Суворов.
* * *
Германская национальная доктрина – это обожествление всегерманства (Deutschtum), покорящего себе под ноги все другие народы, являющиеся, в сущности, – особенно славяне – навозом для германской культуры. Германский народ – народ господ (Herrschervolk) – благородная северная раса. Он один должен повелевать в порабощенном для него мире.
«Одни лишь немки рождают. Все остальные женщины мечут». Это крылатое изречение немецкого профессора, имя которого не будет бесчестить этих страниц, как нельзя лучше характеризует германскую национальную доктрину – доктрину, в первую очередь, человеконенавистническую.
Отсюда – основные тезисы германской военной доктрины. «Стратегия на уничтожение», «битва на уничтожение» (Vernichtungsschlacht). «Интегральная война» и сопряженные с ней жестокость и террор должны парализовать мирное население – низшую расу неприятельской страны, убить в нем волю к сопротивлению, способствовать скоротечности, то есть скорейшему окончанию войны.
Германский офицер отрезает пальцы бельгийской девочке. Его всецело покрывают и оправдывают Клаузевиц и Людендорф своей бесчеловечной теорией «интегральной войны». Ему на выручку спешит и Трейчке – теоретик Herrschervolk’а, и Фихте с его «Речью к германской нации». Детская кровь – вполне допустимое средство войны, коль скоро дети эти принадлежат к низшей, не германской расе.
Эти человеконенавистнические тенденции сказываются не только на этической, но и, собственно, на технической стороне германской военной доктрины. Основная, подсознательная идея германского стратега, германского тактика – это чувство спартиата, с бичом в руке вышедшего на толпу трепещущих рабов-илотов. Отсюда – самоуверенность их уставов, дерзание и порыв всех их начальников, культ мужественных инстинктов, доведенный до предела, до гипертрофии, сочетается здесь с известного рода садизмом. Психопаталогическая сторона учений Шлиффена до сих пор не разработана. В психозе «Канн», помимо экстаза полководца перед красотой и удачей двустороннего охвата, проскальзывают и нотки тигрового восторга потомков победителей Вара перед грудой из семидесяти тысяч окровавленных тел римских легионеров – молодых, крепких, смуглых тел ненавистной «южной расы». Чувство, никогда бы не пришедшее в душу русского, французского, английского исследователя.
Пытаясь «пересадить на русскую почву» тактику Франсуа и Моргена, знаменитую «методику» германских уставов и доктрин, рационалисты и позитивисты принимают результаты за причины. Они видят доктрину военную, но не замечают