Читать интересную книгу О теории прозы - Виктор Шкловский

Посмотрите строку Маяковского:

Угрюмый дождь скосил глаза.А за...

здесь «за» как бы замыкает раствор двух строчек.

В конце XVIII века в русской поэзии, как ранее во французской, постепенно установилось требование совпадения ударных гласных и всех согласных.

Это были богатые рифмы.

Стали банальными.

Пушкин, издеваясь над банальной рифмой, говорил в «Евгении Онегине» – «морозы» и после этого обращался к читателю – ты ждешь рифмы розы – получи ее. Он издевался, но шуткой он снимал банальность, он протирал запылившуюся, потускневшую рифму.

Что касается деления на мужскую и женскую рифму, то это местный спор, про него кошки ничего не знают.

Их зафиксировали без их ведома.

Ведь в польском языке, например, такое сочетание невозможно, потому что ударение в словах постоянное. И, между тем, такое рассуждение о характере рифмующихся слов не может само по себе прийти французу.

При этом мужской и женский характер строки нам как бы ближе, чем мужской и женский характер рифмы.

Как я уже заметил, онегинская заключительная строфа – это как бы парад. Но так как строй идет насквозь поэмы, то они разгадываются каждым слушателем; тем более что существует цензура.

Структура должна быть разгадана читателем-слушателем. Слова из поэмы Данте – «всех песен словно звезд». Отсюда ожидание читателя – и чем дальше, тем больше.

Искусство проще и понятнее, чем хотят умные отсталые структуралисты.

Посмотрите, как сочетается рифма, как сочетается значение слов с местом их нахождения в стихе-песне.

В русской – «Эй ухнем» – сперва идет спокойное пение, ритм спокойствия, но последней шла строка свободного содержания, если хотите, как бы шутливо-сексуальное ругательство.

Которое растормаживает, заставляет улыбнуться – тут и следует «ухнем».

Человек напрягался после того, когда его сначала настраивали, потом отпускали на свободу.

Но «отпуск» на свободу не прост.

Человек оставался включенным в ступени напряжения.

Рифмы, что тоже ритм, – это способ связать строки.

Рифма – одно из средств стихосложения. Один из способов сталкивать понятия, обновлять их. Для этого пригождается разный материал.

Маяковский писал: «Записная книжка – одно из главных условий для делания настоящих вещей».

Владимир Владимирович как памятный урок записывал, где и как появляется удачное слово.

Например, он записал:

– гладьте сухих и черных кошек; (Дуб в Кунцеве, 14 год).

И вы понимаете, что магические искры кошек Бодлера возникают под рукой поэтов разных возможностей.

Строфа определяется тем, что определенные строки возвращаются. Становятся на свое место и разрешают строфу.

В стихотворениях Востока ряд строк кончается на одну и ту же рифму, и этим как бы становятся зубьями пилы.

В поэтическом рифмосложении, строфосложении мысли повторяются и возвращаются, иногда в шутливо-возвышенном виде.

«Кошки» Бодлера – это рассказ об одном и том же явлении, повторяющемся на измененных строках.

Поэзия часто стремится к многоповторениям с переосмысливанием первично заданного смыслового материала.

Поэтому разбор Якобсона и Леви-Стросса ошибочен тем, что там нет общего вывода, который делал для поэзии и прозы, например, Толстой.

Толстой говорил, что не слова, а построение слов, система слов разноразрешенных, но связанных, есть особенность художественного мышления.

Поэзия, как и вся литература, это борьба понятий.

Бытует выражение, оно записывалось, хотите – запомнилось: «Новое – это то, что пришло впервые к тебе – коса или топор».

Неожиданное в неожиданном месте, при помощи работы топором или косы.

Новое ново тогда, когда оно взято непосредственно, не из литературы.

Кошки Маяковского найдены им в большом парке Кунцева и связаны со старым деревом.

На кошках Бодлера налет литературности.

Гоголь рассказывает про сад Плюшкина как о месте, в котором поэзия – прежде – не ночевала.

Место это освещается впервые.

Описание пародийно, оскорбительно. Это сад человека, про которого неизвестно, мужчина это или женщина; а в глубине картина природы.

Там клен существует с лапами листьев. Листья не описываются как лапы, но неожиданное напоминание приводит к видению глубины.

Пушкин свою жизнь ощущал как бесконечную, и в то же время он знал – ощущал, – что она будет перерублена.

Это поэтическая жизнь.

Маяковский с подчеркнутой недоработанностью ставил поэта рядом с Солнцем.

Жалуется он: заела Роста.

Значит, она питается его жизнью.

Значит ли это, запишем на полях, что жизнь питается жизнью?

Но солнце, которое имело много изданий и которое для поэта всегда только встреча Солнца, за горой, у которой точное название, так вот, это солнце бездомного человека.

Враждебны лица домов и улицы.

Будет утро.

Тогда как будто станет легче.

Когда-то бездомный Олеша сидел около Кремля на скамейке; рядом жена.

Пришла ночь, она заснула.

Проснувшись, женщина спросила: «Что у тебя хорошего?»

Он ответил: «У меня весна. Хорошо».

«Что у тебя может быть хорошего?» – сказала она.

Поэт отвечает: «У меня весна».

Солнце и утро.

Поэзия создается из вещей жизненных, но сдвинутых – перестраиваются войска. Если ты участвуешь в борьбе, то строй этот для тебя не только нов, но и любезен.

У Пушкина строфа построена так, что у нее много начал, много концов. Она сжата в многосмысловом пространстве.

У Бодлера узкие мостики переходов.

Хочу сказать, что из самого порядка строф, при смысловом анализе, надо сделать сюжетное построение.

Или иначе – в самом смысле строфики создается нагруженность сюжетосложения.

Когда Блок говорит: «Улица. Фонарь. Аптека», – то краткость и как бы повторения говорят не столько о системе, сколько о замкнутости жизни.

Когда Пушкин пишет: «Таков ли был я, расцветая? Скажи, фонтан Бахчисарая!», – то это сюжетное построение.

Нельзя анализ стихосложения определять положением ударений.

Существует смысловое движение стихотворного произведения.

Смена строф в греческой драме: действующие лица говорят одним способом. Хор – иным; иначе начинает, иначе кончает.

Здесь надо поставить вопрос в связи с характеристикой пушкинской строфы: зачем надо было писать роман с определенным чередованием рифм?

И где связь напряженности Пушкина и этой формы?

Уважаю память о давнем друге.

Давность этой дружбы умудрена забвением.

Я вспоминаю – голубоглазый Роман Якобсон.

Маяковский его в стихах ласково называл Ромкой Якобсоном, и это чуть ли не стало фамилией человека.

Друг мой, зачем ты сужаешь тему?

Зачем ты переводишь искусство на мнение, искусство драмы, прозы и поэзии на языкознание?

Языкознанию понадобилось различие существования, и это различие способов существования не может быть заменено анализом прекрасных стихов Бодлера, в которых самое главное – это соединение рассказа о женщинах с рассказом о кошках.

Это одомашнивание лика поэзии.

Дело не только в рифмах, а в том, чтó стянуть рифмами. Дело душевное. Так пели и сейчас поют в деревнях, которые обратились в колхозы, быстрые частушки, в которых обращаются, перемещаются объекты понимания.

Но довольно предисловия к разговору.

Поговорим о сюжетах.

Начнем со слова «сюжет». Проверим это слово по словарям. Это главный актер, главная мысль. Это то, что добыто разносмотрением. Сюжет – это грань камня, это превращение алмаза в бриллиант.

Вернем слову большую точность. Это установление граней кристалла.

Это – изменение хода луча восприятия.

Это – создание повторения в разноосмысливании.

Почему ты не изменяешься, старый друг? Мы могли бы, как герои Гомера, обменяться доспехами, не считаясь с тем, что сколько стоит.

Но мы разделены. Судьбой, океаном и целями искусства.

Прощай, друг. Больше нам не свидеться.

Существует мир. Существуют день и ночь. Погода.

И войско, осаждающее Трою, готово к жертвам и жестокости, готово к тому, чтобы губить детей и героев, оставляя младенцев на крыше забытыми.

Эти воины – они же люди. Им холодно, так холодно, что ночью вместо одеял они покрываются щитами.

Наступает утро.

Старый поэт Гомер как бы с ними, он знает, что такое мороз.

К утру щиты воинов – щиты, которыми укрываются воины, окаймляет иней белой траурной лентой.

Холодно воевать, холодно в окопах.

Имеющий щит создан для войны, и война первого тысячелетия до новой эры еще не кончена.

Надо кормить сердце кровью истинной заинтересованности.

III

Существует смысловое движение стихотворного произведения.

Смысл строфики несет сюжетное построение.

Рифма возвращает смысл предыдущего слова и как бы удивляется на разносмыслие близкозвучащих слов.

Она повторяет их, рассматривая в ином и звуковом и смысловом значении.