3 Долина тени
окрестности Гадары, два месяца спустя
Утренняя мягкая дымка медленно расплывалась, светлея и истончаясь. Где-то в невообразимой дали весенних полей орали петухи - за извилистым провалом Вади аль-Руккад просыпался крохотный вилаят. Йакуза - там стояли лагерем карматы. Главным лагерем. В Йакузе остались жители. А из Дайр-Айюба, что лохматился темными оливковыми деревьями далеко-далеко за спиной, все сбежали. А ведь весна, кто пахать будет - непонятно.
- Сколько зелени... Какая ж красота... - восхищенно выдохнул Хунайн ибн Валид.
Почти месяц они с карматами стояли друг против друга. Но молодой куфанец, привычный к сухой земле своей родины, все обмирал, глядя на травяные поля под утренним ветерком.
Пологий зеленый склон уходил к широким террасам долины. Шелестели серебристо-серебряными листиками оливы, меловые обрывы справа празднично трепались зеленью кустов. Вдали на гребень холма всползала широкая белая дорога. С одной стороны спина холма мягко круглилась и темнела распаханными полями. С другой крутыми осыпями падали вниз белесые каменные склоны.
Среди благостной зелени и круглых тамарисковых крон ограничивающий долину Вади-аль-Харир казался недоразумением: шли-шли и вдруг - раз, провалились. Травяной ковер обрывался извилистым красноватым краем широкого распадка. По дну провала все еще текла вода.
- Нам нужно спуститься в самый лагерь? - недовольно морщась, осведомился Тарик.
Господин Меамори пожал плечами:
- Проповедник сидит в самой гуще. А я бы хотел, чтобы вы сами послушали, что он говорит.
Плоская извилистая долина у них под ногами казалась засеянной - белыми, полосатыми, серыми от ветхости тентами палаток. Добровольцы - числом не менее трех тысяч - стояли отдельным лагерем на южном крае войсковых порядков. За тот месяц, что карматы лениво осваивались под Гадарой - бродили, изредка нападали на разъезды, засылали странных, непонятно чего хотящих послов - воинство гази лишилось не менее двух сотен ополченцев. Их переманили на свою сторону карматские даыи-проповедники.
А вот к карматам, напротив, прибывали подкрепления - понемногу, зато постоянно. Раз в несколько дней.
Бурые складки Джухадарских высот замыкали широкую панораму плато - и вражеский лагерь у их подножия заметно прибавил в протяженности. Линии костров растягивались чуть ли не на фарсахи.
Что ж, карматские отряды сумели выстроиться - и не сказать, чтобы на большом расстоянии друг от друга - в длиннейшую, с юга на север тянущуюся линию в два фарсаха длиной. Тахир ибн аль-Хусайн аж в истерике бился: "Нас окружат! Мы тоже должны растянуть порядки!". Тут он был прав. Хотя, как ни растягивай линию войск, соотношение сил не изменится. Карматов все равно было в четыре раза больше. Говорили, что аж восемьдесят тыщ, не меньше. А теперь еще и эти проповедники.
Их укрывали. Не выдавали. То ли боялись, то ли вправду уважали. Люди продолжали дезертировать. Кого-то поймали и распяли. Рядом с одним из даыев - тот и на столбе продолжал петь гимны божественной любви. Еще одному господин Меамори, наслушавшись гимнов, велел по-простому снести голову. Теперь аураннцу сообщили, что с очередным даыем вступил в дискуссию почтеннейший мулла Абд-ар-Рафи ибн Салах - и диспут этот длится со времени рассветной молитвы. Разъяренный успехами карматской проповеди Тарик решил поехать послушать местного богослова самолично, причем не стоя под столбом на войсковом майдане. Как мудрено выразился Сейид - "в естественной обстановке".
Собственно, о диспуте сообщил начальнику Движущейся гвардии как раз он, каид Марваз. Ибо со своим отрядом из десяти преданных воинов обретался в лагере добровольцев, особо не светя принадлежностью к регулярным войскам на жалованье. Они даже головы стали брить полностью, не оставляя чуба. Это было, пожалуй, самой сложной частью задания - вот так брить голову.
Ибо каида Марваза с младых ногтей учили: оставляй прядь волос на макушке! Ибо что будет, если неверный отрубит тебе голову и понесет ее в свой стан как трофей? Он же ж собьет с головы твоей шлем и зацепит пальцами за щеку, чтоб нести удобнее! И что же? В твоем правоверном рту окажутся кафирские пальцы? Нет уж, пусть лучше неверный враг тащит твою голову за чуб!
Но господин Меамори оставался непреклонен: "Мне нужны преданные люди в этом болоте, о Марваз! Не выдавай себя, будь как они!". Ну вот они и старались как могли...
Тут за спиной застучали копыта. Над низенькими кривыми оливами замоталось черное знамя на трех длинных лентах - рийа эмира верующих, поди ж ты!
- Фаза-ааан! - ощерился господин Меамори.
- Павлин, - зло усмехнувшись, поправил его Сейид.
- Цельная стая энтих замечательных птичек, - мрачно подвел итог Хунайн ибн Валид.
Ибо Хунайн ибн Валид был куфанцем, а куфанский джунд терпеть не мог джунд нишапурский.
Выбравшийся из оливковой рощи отряд возглавлял всадник на высоком гнедом коне. На серебряном нагруднике вспыхивали солнечными зайчиками крупные бляхи золотой чеканки. Такие же бляхи украшали узду и чешуйчатый доспех, защищавший холку гнедого. Вызолоченные стремена тоже блестели, полукруглая попона из леопардовой шкуры поражала взгляд. Под кольчугой преливался оранжевыми полосами желтый шелковый кафтан.
- Ба, да это же господин Шурахбиль ибн Ас, каид доблестного войска Тахира ибн ал-Хусайна, - фыркнул куфанец, проводя ладонью по острой бородке.
Сам-то он выглядел гораздо скромнее, что уж говорить. Каиды куфанцев отличительным знаком носили лишь желто-красный полосатый платок и никаких золотых блях на загривках у ихних лошадей, естественно, не наблюдалось.
- Рустем его зовут, - сплюнул Меамори. - Шурахбиль ибн Ас, скажешь тоже...
- Хорошее парсийское имя, - усмехнулся Сейид.
Нишапурца сопровождали не менее роскошно одетые воины: над золотыми ободами шлемов действительно колыхались пестрые глазки павлиньих перьев.
- Даже без кольчуг ходют наши храбрецы, - издевательски заметил Хунайн.
- О Абу Сахиб! С таким кафтаном - зачем тебе кольчуга, да? - поддержал его кто-то из куфанской десятки.
С таким кафтаном, подумал Марваз, можно уже и в войске не служить. Набивного шелка с крестовым узором, темно-синий. Над локтями - широкие золотые обручи. Перевязь - вся в золотых звездах. Ножны сабли - тоже в золотой оковке. И даже на сапогах тисненой куртубской кожи - золотые узоры. Нишапур - город богатый, да... Умеют парсы жить, ничо не скажешь...
- С чем пожаловал, о Рустем? - поинтересовался Тарик, когда предводитель павлинской стаи приблизился на должное расстояние.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});