На улице была холодная ночь. Нигде ни огонька. Вдоль Обводного канала ветер нес редкие мокрые снежинки.
Мягко, почти беззвучно к дому карлика подлетели сани. Юрий увидел крупную лошадь и трех мужчин. Двое были в матросских бушлатах и бескозырках, третий — стройный, узкоплечий — в меховой шапке, полушубке и сапогах, которые поблескивали даже в темноте.
Карлик и Юрий сели сзади. Один из матросов тихо причмокнул губами, и лошадь легко потащила сани по берегу канала.
Не было сказано ни единого слова. Матрос, правивший лошадью, привстал, вгляделся и, увидев пологий спуск, уверенно натянул левую вожжу. Сани скатились вниз и ходко заскользили по льду Обводного канала.
Ветер дул навстречу. Снежинки залетали за воротник и неприятно холодили шею. Но Юрий сидел неподвижно — так же, как сидели все эти удивительные для него люди, обладавшие железной молчаливой чекистской выдержкой, которой не страшны ни холод, ни пули.
Юрий впервые видел трех мужчин, приехавших в санях, но именно такими он и представлял теперь всех чекистов: суровыми, замкнутыми и обязательно справедливыми людьми. В этом он сейчас был твердо убежден. За дни, проведенные с карликом, Юрий проникся к нему доверием и уважением. Он уже перестал замечать его физические недостатки и даже про себя не называл карликом.
Гражданин Бессонов — так отрекомендовался чекист. Почему гражданин? Да потому, что родители Юрия находятся под следствием. Как только установят их невиновность, в чем лично он, Бессонов, ничуть не сомневается, так сразу же Юрию будет позволено называть его товарищем или по имени и отчеству.
А пока Юрию предоставляется возможность содействовать чекистам в их трудной и благородной работе. Это тоже будет учтено и пойдет на пользу его родителям.
— Как содействовать? — спросил пораженный Юрий.
— После революции, — объяснил Бессонов, — все принадлежит народу. Искусство — тоже. Но есть преступники, которые тайком переправляют за границу бесценные произведения живописи!… Могут чекисты позволить это? — с неподдельным гневом воскликнул он, металлически блеснув глазами. — Могут они сидеть сложа руки, когда мошенники обворовывают родной народ?
— Нет! — ответил Юрий.
— Тогда — помогай! — скрипуче выпалил Бессонов и долго смотрел ему в глаза, точно гипнотизировал его. — Раскрою тебе один секрет!
С подкупающей откровенностью Бессонов сказал, что у него в отделе не хватает работников, знающих живопись. Когда освободят отца и мать Юрия, чекисты обязательно воспользуются их опытом. Сам Юрий, конечно, еще не большой знаток, но и он может принести пользу.
После разговора с Бессоновым Юрий почувствовал себя воскресшим. Он уже не боялся ни за родителей, ни за себя. Он верил, что пройдет неделя или две и все уладится. Вернутся они в свою квартиру и заживут по-прежнему, спокойно и весело.
С нетерпением ждал он того часа, когда сможет помочь Бессонову, и ночью долго припоминал то, что слышал от отца и матери о картинах, о художниках, о различных школах живописи. Ему даже приснился сон про выставку, на которой были представлены удивительные полотна. Каждое каким-то непонятным образом соединяло в себе две или три широко известные картины. Боярыню Морозову везли по улицам гибнущей Помпеи. Иван Грозный убивал сына в лесу среди медведей. А крутой девятый вал нес на своем гребне мадонну с младенцем на руках…
Сани все летели по льду Обводного канала мимо темных безжизненных улиц и переулков спящего Петрограда. Молчали чекисты. Ветер бросал в лицо хлопья тающего снега.
Над головой проплыло что-то особенно темное. Юрий догадался, что они проехали под мостом. Матрос пошевелил вожжами и направил лошадь к берегу. Похрапывая, она вытянула сани наверх. Канал остался сзади.
— Ты — эксперт! — неожиданно произнес Бессонов. — Знаешь, что это такое?
— Знаю, — сиплым от холода голосом ответил Юрий.
— Твое дело — смотреть и опознавать ценные картины. Наш девиз: все шедевры подарим народу!
— А где смотреть? — спросил Юрий.
— Здесь. Уже приехали.
Сани остановились у высокого кирпичного дома. Один матрос остался на улице. Другой вместе со стройным чекистом в меховой шапке вошел на лестницу. Бессонов взял Юрия за руку и повел его за ними.
В полной темноте поднялись на третий этаж. Матрос требовательно постучал в какую-то дверь. Потом еще и еще раз. Наконец в квартире что-то скрипнуло и послышался деревянный приближающийся перестук, не похожий на человеческие шаги. Но раздавшийся затем голос был вполне нормальный, с приятной хрипотцой.
— Кто там? — спросил мужчина.
— Ты председатель домкома? — властно громыхнул в темноте матрос.
Юрий впервые услышал его рыкающий бас и вспомнил широченные плечи, которые всю дорогу тяжелой каменной плитой высились перед глазами.
— Я! — ответил мужчина и открыл дверь.
В одной руке он держал плошку с крохотным огоньком, другой прижимал к боку два костыля.
— Чека! — сказал матрос и протянул какую-то бумагу.
Председатель домкома и не взглянул на нее.
— Кому ж еще в такую пору? — Он опустил плошку пониже и осветил Юрия и карлика. — Только вот дети не пойму зачем?
— Детей тут нет! — матрос уважительно повернулся к Бессонову. — Это начальник нашего отдела. А это, — он взял Юрия за плечо и почему-то замолчал.
— Это наш эксперт, — закончил за него Бессонов. — Мы привезли с собой и одного понятого. Вы будете вторым.
Юрий увидел, как удивленно и сконфуженно поднялись брови председателя домкома.
— Прости, товарищ! — сказал он Бессонову. — За мальчишку в темноте принял… А что, собственно, случилось?
— Тебя бы надо спросить! — с угрозой произнес матрос. — А еще фронтовик!… Где ногу-то оставил?
— Юденич оторвал.
— Ну вот! А ты все добренький!
Председатель не знал, что ответить на эти непонятные упреки.
— Заходите! — предложил он и встал в дверях боком. — Холодно на лестнице разговаривать.
— В гости потом придем! — возразил Бессонов. — Кто у вас в сорок седьмой живет?
Председатель, как забывчивый мальчишка на уроке, посмотрел вверх, пошевелил губами.
— Одна старуха — в угловой. Больше никого… Остальные комнаты пустуют.
— Кто такая?
— Кухарка, говорят, бывшая… Петрова Авдотья.
— Вот к бывшей нам и надо! — снова громыхнул матрос и протянул еще одну бумагу. — Ордер на обыск.
Председатель лишь мельком посмотрел на машинописный текст с печатью.
— Оденьтесь. Проведете нас к ней, — сказал ему Бессонов.
Поставив плошку с огоньком между дверей на полке, председатель, постукивая костылями, скрылся в темноте длинного коридора. Чекисты остались на лестничной площадке. Сквозняк раскачивал крохотный язычок огня, и по стенам беспокойно метались тени — одна, угловатая, от матроса, другая, косматая, от меховой шапки стройного чекиста, которого Бессонов назвал понятым.
Юрий прислонился к стене и только теперь разглядел лица двух своих спутников. Матрос был очень высок. Огонек освещал его лицо снизу, и потому, наверно, оно казалось мрачным, почти свирепым. Боясь встретиться с ним взглядом, Юрий быстро перевел глаза на второго чекиста и залюбовался им. Он был удивительно красив. Большие глаза с длинными ресницами, тонкий нос, румяные щеки. Волосы черной волной выбивались из-под шапки и оттеняли высокий чистый лоб. Юрию вспомнился Ленский. Таким представлял он пушкинского поэта.
— Скоро? — на всю лестницу рыкнул матрос.
И сразу же из глубины темного коридора донесся перестук костылей.
Председатель домкома привел их на другую лестницу и постучал в сорок седьмую квартиру. Старуха оказалась не из робких. Она быстро открыла дверь и зажгла в прихожей толстую свечу. Матрос протянул ей ордер и грозно сказал:
— Читай, если грамотная!
— А ты не покрикивай! — одернула его старуха. — На меня и генерал голоса не повышал!
— Ай да кухарочка! — звонко и одобрительно произнес стройный чекист.
Старуха не обратила внимания на похвалу, разгладила бумагу и долго ее рассматривала, приблизив к свече. Так долго, что матрос с хрустом сжал кулаки, но Бессонов взял его двумя пальцами за полу бушлата и тихо потянул. Литая фигура матроса послушно отодвинулась в сторону.