Александр довольно быстро заметил в Лене одну особенность: она умела и хотела только сочинять и записывать. Все остальное ей было совершенно неинтересно. Ей было все равно – какое в стране политическое устройство. Она не понимала: как можно выходить на Красную площадь и протестовать в одиночку? Разве не лучше что-нибудь придумать и записать?
Лена плела свои сюжеты и не хотела иной участи. Как паук, который вырабатывает в себе паутину, сам из себя ее вытягивает и плетет в ажурную сетку – простую и сложную одновременно. Ей были интересны только те люди, которые возбуждали в ней желание работать, доставать из себя паутину.
Талант многое прибавляет к жизни, но столько же и отнимает.
Лена не решалась на второго ребенка. Ей казалось: ребенок отвлечет ее от чистых листков. Не даст создать главную книгу.
Какое заблуждение… Разве можно сравнить человека, рожденного тобой, с какой-то книгой… Но это становится понятно потом, в конце жизни. А пока идешь по чистому снегу, прокладываешь свою лыжню, свою дорогу – только это и важно. Идти и оставлять след.
Александр и Лена уселись друг против друга и прочно замолчали.
Лена не знала, в какую сторону двигать замысел. Ей было стыдно за то, что она такая тупая и тугая.
– Извините, пожалуйста… – проговорила Лена.
– За что? – не понял Александр.
– За то, что я ничего не могу придумать.
– И ты извини, – сказал Александр.
В голову ничего не шло.
Александр взял гитару и стал бренчать. Бренчал он хорошо. Лена в этом понимала.
Александр бренчал. Вдруг отложил гитару и сказал:
– Нужен третий идиот. Он перевернет действие с ног на голову.
– Какой третий идиот?
– Кто угодно. Пусть кто-то случайно позвонит в дверь. Перепутает.
– Что перепутает?
– Дверь.
Они начали накидывать варианты, сюжет задвигался и тронулся с места. Действительно: не хватало нового действующего лица. Нужна была свежая кровь, новая точка зрения. Александр это уловил.
Время побежало стремительно. Три часа пролетели как десять минут.
Заглянула Вера и сказала:
– Пойдем покушаем…
Перешли в кухню. На столе стоял золотистый запеченный индюк.
Марго спросила:
– Лена, вам черное мясо или белое?
Лена подумала, что белое мясо лучше и нескромно просить лучший кусок. Она сказала:
– Черное…
И ей дали ногу. Самую вкусную часть птицы.
Лена подняла глаза и спросила:
– Вы всегда так едите?
Лену восхищало всё и все: изумительная Марго с низким прокуренным голосом, Александр с золотыми мозгами и Вера в драном ситцевом халате. Халат разорвался под мышкой по шву, сбоку образовалась прореха. Вере это не мешало, даже наоборот: чем хуже, тем лучше. Уничижение паче гордости. Вера вошла в семью, как бильярдный шар в лузу. Была нужна и необходима. И не имело значения – в каком она виде. Пусть другие хлопочут и стараются.
Лена не хлопотала и не старалась. Она была совершенно не опасна. Александр – при деле. Доработка сценария щедро оплачивалась киностудией. Так что куда ни кинь – сплошные плюсы.
Лена не опаздывала на работу, и это имело колоссальное значение. Александр ненавидел опаздывающих. Опоздание – это вид хамства. А точность – вежливость королей, как известно.
Лена приходила точно, по ней можно было проверять часы.
Сойдя с троллейбуса, она поднимала голову, видела в окне Александра, который уже стоял и ждал, как ребенок в больничном окне. Лена стаскивала с головы шапку и бежала бегом с шапкой в руке. Он смотрел, как она бежит, торопится, стремится, и что-то хорошее распускалось в душе.
Доработка чужого сценария – это вид халтуры. Просто заработок. Но Александр не умел халтурить. Чужое на время становилось своим.
Для Лены это был первый сценарий. Начало начал. И от дебюта зависела ее дальнейшая творческая судьба. Она это понимала и старалась изо всех сил. К тому же ей было интересно взаимодействовать с Александром. Каждая минута – праздник.
Александр любил проигрывать сцену. Он вставал с места, прохаживался по комнате, узкой, как купе, и изображал героя. Диалог рождался в процессе игры. Лена торопилась записывать, время от времени поправляя очки.
В особенно удачных местах Лена взрывалась восторженным смехом. Ее восторг Александр воспринимал как аплодисменты зала, заводился еще больше, становился ярким, талантливым, всемогущим.
Александру, как всякому творцу, необходимо было поощрение. Он расцветал от Лениного смеха, от ее сияющих глаз.
Если что-то не удавалось, Лена замыкалась. Сидела притихшая и незаинтересованная. Он понимал, что движется не туда. Менял направление.
Марго слышала через стенку смех Александра и радовалась. Ее мальчику хорошо. Он смеется. Он на подъеме.
Вера тоже слышала смех Александра – отрывистый, как лай. И смех Лены. «Кудахчет, как будто яйцо снесла», – думала Вера. Она ревновала. Лена была на семнадцать лет моложе. Семнадцать лет – много. Целая жизнь.
В час дня обедали.
Усаживались в большой тридцатиметровой кухне с круглым столом. У всех, кого она знала, кухни по шесть – восемь метров. А тут – просто зал с большим окном, солнце в первую половину дня.
Еда – тоже не как у всех. Не просто мясо с картошкой, а что-то необыкновенное, например, телячья печенка, которую и жевать не надо. А уж если мясо, то с запахом костра. А картошка в золотой корке.
– Версаль… – мечтательно произносила Лена. – Песня…
Марго приятна такая оценка ее жизни. Ей всегда казалось, что квартира плохая. Мебель – рухлядь. Вера – заунывная, как ветер в трубе. А в освещении Лены получалось: квартира замечательная. Александр – супер. Мебель – эксклюзив, в одном экземпляре. А может, все так и есть…
Когда появлялась Лена, кончался дождик, всходило солнце. Все было ясно, весело, жизнь поворачивалась своими лучшими сторонами.
Сценарий продвинулся до середины.
После нескольких часов непрерывной работы хотелось сделать паузу.
Александр ставил кассету. Джон Леннон пел. Пел и преображал пространство. На стене висела фотография в рамочке: молодая Марго держит на руках маленького Александра. Много рук: ее две руки и его две руки. Много глаз: ее огромные глаза и его два растаращенных глаза. И во всех четырех глазах – любовь. Кажется, что от фотографии исходит, струится нежность и счастье. Фотография – как икона. Хочется помолиться. Джон Леннон поет, и Лена вдруг видит, какое красивое лицо у Александра: большие синие глаза, впалые виски, как у породистого коня. И руки. Пальцы. Трепет ресниц.
Лена поняла, что влюбилась. Джон Леннон навеял.
Лена замкнулась. Влюбленность надо было скрыть во что бы то ни стало. Это требовало сил.
Ночью Лене приснился сон, будто они с Александром танцуют танго в красной комнате. Комната обтянута бархатом, похожа на внутренность шкатулки. Они с Александром танцуют – щека к щеке, не касаясь пола. Плывут.
Лена проснулась среди ночи. Домочадцы спали: дочка, муж, няня. Дышали. Вздыхали. Близкие, любимые люди, которые зависели от нее, от ее ответственности и порядочности.
Надо проглотить свою влюбленность, вернее, выплюнуть. Надо закончить сценарий и жить дальше. Идти своей дорогой. Опираться на свой талант, если он есть. Но в том-то и дело… Лене казалось, что без Александра она уже не может ничего. Как слепой без поводыря. Будет ходить и тыркаться наугад. А с Александром – только с ним она знает, куда идти и где сворачивать. Только с ним она по-настоящему талантлива. Он включает в ней самый мощный рубильник.
В один прекрасный вечер в доме Александра появился гость по имени Сергей. Друг детства. Они вместе учились в старших классах.
Отправились в ресторан: Александр, Вера, Лена и Сергей.
Вера не наряжалась. Просто сняла драный халат и надела костюм-джерси. Все волосы назад, хвостик под резиночку. Чем хуже, тем лучше.
Лена тоже была одета скромно: юбочка, свитерок. Главное украшение – сверкание глаз. И сверкание молодости. Что может быть красивее молодой влюбленной женщины…
Ресторан был полон. Играла музыка.
Им достался уютный столик в уголке. Александр заказал черную икру, водку, разнообразные закуски и шашлыки.
Все успели проголодаться. Стали есть с вдохновением.
Сергей пригласил Лену танцевать. Он положил свою широкую ладонь на ее узкую спину. Лена почувствовала реальное тепло, как от грелки. Сергей по-хозяйски придвинул Лену поближе. Его сердце стучало непосредственно ей в ухо. Она слышала биение, как кувалдой по наковальне. Она ему нравилась. Он ее хотел. И Лена вспомнила, что существует еще одна грань жизни – не сценарная, выдуманная, а реальная, земная. Вот она: сердце выскакивает от желания. Влечение полов. Мужчина и женщина. Разве можно об этом не помнить…
Сергей наклонил лицо к ее уху. Что-то проговорил. Она не расслышала. И слава Богу.
Музыка кончилась. Сергей отвел Лену за столик. И сам сел – чернокудрый, романтичный. Красавец.