Читать интересную книгу Из огня да в полымя: российская политика после СССР - Владимир Гельман

Тем не менее, при всем различии средств для достижения своих целей: максимизации собственной власти, богатства и обусловленного ими престижного потребления в самых разных формах – подход Путина к строительству своей «выигрышной коалиции» имел много общего с методами Вито Корлеоне со товарищи. В основе этого подхода лежала опора на персональные связи патрона с его многочисленными разнородными клиентами, которые так или иначе были лично обязаны своему «крестному отцу», обеспечивавшему их благополучие, и безусловно ему лояльны. В отличие от Ельцина, который вынужден был на обломках рухнувшего прежнего режима в 1990-е спешно лепить свою «выигрышную коалицию» из того материала, что оказывался у него под рукой, Путин в условиях «постреволюционной» консервативной стабилизации в 2000-е [111] обладал запасом времени и ресурсов для последовательного и целенаправленного выстраивания «навязанного консенсуса». На протяжении этих лет он умело подбирал и расставлял на ключевые позиции верных соратников, находил и порой создавал безопасные ниши для случайных и нестойких «попутчиков» и изолировал нелояльных потенциальных конкурентов, способных бросить ему вызов. Такая перегруппировка сил позволила Путину сформировать совершенно иную структуру персональных связей в рамках «выигрышной коалиции».

Филипп Чапковский, сравнивавший изменения социальных связей российских элит в 2000-е годы, блестяще продемонстрировал достижения Путина на этом пути. В 2000 году, когда Путин только пришел к власти, персональные взаимосвязи членов правительства страны строились вокруг нескольких конкурировавших между собой «узловых» персонажей (включая видных деятелей эпохи Ельцина, таких, как Анатолий Чубайс). На этом фоне сам Путин выглядел не более чем первым среди равных (в журналистском сленге такая схема внутриэлитных взаимодействий получила название башни Кремля). Однако к 2008 году, когда Путин уступил на время президентский пост Медведеву, он оказался уже, по сути, единственным центром притяжения всех персональных взаимосвязей членов правительства – среди элиты попросту не оказалось тех, кто обладал независимым от доминирующего актора потенциалом влияния (такую схему взаимосвязей, скорее, можно уподобить своего рода солнечной системе) [112] . Конечно, группировки и клики в составе элит никуда не делись, но доминирующий актор смог если не полностью определять поведение тех или иных акторов и ключевые решения в политике, то, по меньшей мере, не допускать нежелательных ему действий.

Изначально у Путина на руках оказались два главных козыря, с помощью которых он смог переиграть всех своих реальных и потенциальных соперников. Во-первых, Путин обрел легитимность на поле электоральной политики. Его победа на президентских выборах, основанная на широкой массовой поддержке, представляла собой разительный контраст с переизбранием на второй срок Ельцина в 1996 году, состоявшемся лишь в результате негативного консенсуса элит. Если поддержка избирателями Ельцина в 1996 году была выбором против Зюганова, то в 2000 году она являлась голосованием за Путина, хотя выбор в его пользу был сделан и не ими [113] . Во-вторых, успеху Путина способствовала смена тенденций экономического развития страны после пережитого ею спада 1990-х годов и, особенно, кризиса 1998 года. Благоприятная конъюнктура мировых рынков (иначе говоря, высокие цены на нефть) позволила правительству России в относительно недолгие сроки решить проблемы финансовой стабилизации, укрепления национальной валюты, ликвидации задолженности по зарплатам и пенсиям, выплаты части внешнего долга и др. Последствия кризиса были преодолены, и это открыло дорогу для новых шагов на пути экономических реформ. Ключевые посты в экономическом блоке правительства заняли либеральные экономисты, и вскоре правительство страны одобрило разработанную под их руководством программу экономической политики, выдержанную в духе либерального курса начала 1990-х годов, хотя условия для ее реализации были куда комфортнее, чем десятилетием ранее. Плоды успешного курса экономических реформ начала 2000-х (прежде всего, снижения налогов), безусловно, усилили позиции Путина [114] , обеспечивая ему немалую «свободу рук» в политике, в том числе и благодаря высокой популярности в глазах россиян. В течение всего периода 2000–2008 годов никакие факторы и обстоятельства не смогли ослабить популярность Путина среди различных групп населения – по данным различных опросов уровень его массовой поддержки на протяжении этих лет никогда не опускался ниже 60–65 % [115] . Таким образом, претензии Путина на роль доминирующего актора в российской политике легли не просто на подготовленную, но и тщательно удобренную почву на уровне не только взаимодействий элит, но и взаимоотношений элит и масс.

Однако умелое выстраивание состава и композиции «выигрышной коалиции» служило хотя и необходимым, но недостаточным условием для успеха. В самом деле, Путину было необходимо не просто расставить лично лояльных ему деятелей на ключевые посты (хотя и эту задачу решить было нелегко), но и поменять формальные и неформальные «правила игры», которые достались ему в наследство и от советского периода, и от 1990-х годов. А это, в свою очередь, требовало от Путина и его соратников не просто весьма разнообразных и довольно длительных во времени усилий на разных фронтах, но и выбора ими оптимальной последовательности действий по успешному выстраиванию и поддержанию «навязанного консенсуса».

Первыми шагами на этом пути стали меры по принуждению к лояльности тех акторов, которые служили для Путина источниками определенных вызовов, – прежде всего: парламента, политических партий, региональных элит, «олигархов» и СМИ. Так, Путин начал свое президентство с решительных намерений восстановить и укрепить административный потенциал российского государства, как в силовом, так и в распределительном отношении. Его программные заявления содержали ключевое слово государство, употреблявшееся едва ли не в том же ключе, что слово «рынок» в выступлениях либеральных экономистов начала 1990-х годов или, если угодно, что и слово «Бог» в религиозных текстах [116] . На практике достижению этой цели способствовали военные действия в Чечне и попытки использования сил служб безопасности в качестве инструмента внутренней и внешней политики. Хотя критически настроенные наблюдатели напрямую связывали такой способ «возрождения государственности» с прошлым Путина как сотрудника КГБ [117] , причины и следствия этих изменений были значительно глубже. Они означали не только усиление роли сегментов элит, связанных с вооруженными силами и службами безопасности (которые в российской политике после 1991 года были вытеснены на периферию принятия решений), но и использование вооруженных сил и, главным образом, правоохранительных органов как влиятельного политического инструмента в руках нового доминирующего актора.

Эта стратегия «возрождения государственности» в экономическом смысле была дорогостоящей. Но в итоге опора на силовые структуры как на основной ресурс государственного строительства оказалась для Кремля выигрышной. С одной стороны, Путин эффективно использовал его для восстановления и поддержания баланса сил между различными сегментами элит, с другой – лозунг «наведения порядка», преподнесенный российскому обществу как «диктатура закона», изначально был с энтузиазмом воспринят на уровне массовой поддержки нового главы российского государства. Однако вновь, как и ранее в 1990-е годы, в 2000-е годы в России оказался справедлив горький тезис Адама Пшеворского о том, что «поскольку любой порядок лучше любого хаоса, любой порядок и устанавливается» [118] .

Следующими шагами Путина и его команды стало первичное переформатирование той «выигрышной коалиции», которая досталась им в наследство от предшественника. С момента прихода Путина к власти он стремился инкорпорировать в неконкурентную систему обмена ресурсами тех акторов, кто мог претендовать на политическую автономию. Те же, кто пытался претендовать на политическое влияние за пределами рамок «навязанного консенсуса», стали объектами атак со стороны государственного аппарата и/или вскоре перестали оказывать значимое воздействие на ход событий.

Первым знаковым событием в этой связи стало начало работы нового созыва Государственной Думы. Гели в 1993–1999 годах нижняя палата служила базой оппозиций различных оттенков (от КПРФ до «Яблока»), то после триумфа «Единства» сторонники Путина могли претендовать если не на большинство мандатов, то, по крайней мере, на роль «группы вето» [119] . Уже на первом заседании «Единство» и его союзники при поддержке президентской администрации достигли неформального соглашения с КПРФ о разделе между собой наиболее значимых постов в руководстве Думы и ее комитетов не пропорционально численности депутатов во фракциях (как это было ранее), а по принципу большинства [120] . Коммунисты сохранили за собой пост председателя палаты, а «Единство» и его сателлиты провели своих представителей в председатели ключевых комитетов Думы. В результате этого другие фракции (прежде всего, «Отечество») получили лишь ряд второстепенных постов и в итоге вынуждены были согласиться с подчиненным статусом. «Отечество» заявило о своем союзе с «Единством» на правах младшего партнера и вскоре было подвергнуто принудительной кооптации в состав созданной по инициативе Кремля новой партии – «Единая Россия» – по принципу «недружественного поглощения». «Единая Россия» и ее сателлиты создали в Думе коалицию в поддержку Путина, обладавшую 235 голосами депутатов. В свою очередь, обеспечив себе устойчивое лояльное парламентское большинство, Кремль организовал передел власти в Думе – весной 2002 года коммунисты и их союзники были поставлены перед выбором: либо лишиться постов руководителей палаты и ее комитетов, либо покинуть партию, после чего КПРФ окончательно и бесповоротно утратила влияние на деятельность парламента [121] . Таким образом, Кремль смог обеспечить безусловный контроль над принятием в парламенте основных законов, и правительство страны впервые за десять лет политики экономических реформ получило поддержку в парламенте, требуемую для принятия ряда необходимых и длительное время откладывавшихся им мер в области налогового, трудового, пенсионного, судебного законодательства. Политическое значение парламента оказалось, по сути, сведено к юридическому оформлению решений, уже принятых исполнительной властью [122] .