Сестра Альбранта возвращалась в лечебницу расстроенная, едва волоча ноги. Проходя мимо башни суровых очертаний, на верхнем этаже которой жила Жанна де Коммье, она подняла голову. Аббатиса не сочла нужным прятаться от ее взгляда. Она знала, что сестра-целительница испытывает те же чувства, что и она сама. Только у нее хватало храбрости их не скрывать.
— А что такое свадьба, мадам? — спросила Жанна.
Что толку жалеть о пролитом молоке?..
Преподобная мать обернулась к женщине-ребенку, которая улыбалась ей, устроившись в своем, любимом кресле, в комнате, из которой она никогда не выходила. В свои тридцать пять она выглядела пятнадцатилетней — настолько была миниатюрна. Вылитая Филиппина… Не дождавшись от аббатисы ответа, Жанна забыла о своем вопросе и протянула ей свои пяльцы:
— Посмотрите, я почти не вышла за край рисунка.
У аббатисы упало сердце: роза, которую хотела вышить Жанна, представляла собой пятно из неряшливых завитков — букет терновника, который больше никогда не зацветет.
Глава 11
В карете, покачивающейся в такт медленному шагу лошадей. Филиппина рассказывала Сидонии о своем разговоре с Лораном де Бомоном и Филибером де Монтуазоноив саду, о дуэли, о понесенном наказании, о затворничестве в келье, о том, как ее тошнило у изголовья раненых, об отказе аббатисы попрощаться, о добром отношении сестры Альбранты. О том, какое облегчение испытала, покинув аббатство, и об ощущении, что она все-таки оставила там часть своей души.
— Взрослея, мы всегда теряем часть себя, — сказала Сидония и добавила более жизнерадостным тоном, лукаво прищурившись: — И когда проходит время, мы понимаем, что та часть была не лучшей. Поэтому постарайся поскорее забыть свои горести, тем более что эти двое скоро поправятся и снова будут искать повода подраться — не из-за тебя, так из-за другой.
— То же самое мне говорила сестра Альбранта! — воскликнула Филиппина. — Неужели мужчины не знают другого способа влюбить в себя женщину?
Гортанный смех Сидонии пролился водопадом, ясным и щедрым:
— У них в запасе их множество, можешь мне поверить. В том что касается всяческих козней и любви, фантазия их никогда не подводит. Видишь ли, дорогая Филиппина…
— Елена, — поправила ее девушка. — Отныне меня следует звать Еленой в память о матери, которая с последним вздохом дала мне другое имя.
— Елена… Это имя достойно твоей красоты и совершенств. А знаешь ли ты, что в истории уже была Елена, гречанка, и красота ее приносила несчастья тем, кто ее окружал?
— Я не знала… Но если так…
— Ничего не меняй, — успокоила девушку Сидония, накрыв украшенной кольцами рукой ее руку. В голосе ее появилась хрипотца, а взгляд погрустнел, когда она добавила: — Я искренне любила твою мать. Она всегда была со мной ласковой, всегда меня понимала. Никогда не закрывала передо мной дверь своего дома, не отказывала в помощи, подставляла плечо. Она обладала драгоценным даром — умела читать в людских сердцах. И не обращала внимания на сплетни.
— А вы давали для них повод? — спросила Филиппина. Девушка решила, что имеет право задать этот вопрос, раз уж Сидония сама завела разговор в столь доверительном тоне.
— Без сомнения, — ответила кузина, пожимая плечами. — Я была твоей ровесницей, когда меня швырнули на ложе моего супруга. Он был уродливым, толстым, от него воняло потом и скверным вином. Я ничего не знала о браке. Я смирилась, как многие до меня, но сочла, что могу распоряжаться собой, как мне вздумается. И это была моя ошибка. Мой супруг оказался весьма сговорчивым, но только потому, что был порочен до мозга костей. Он возбуждался, когда видел меня в объятиях другого…
Сидония замолчала — щеки Филиппины окрасил румянец стыда.
— Прости меня, — растроганно сказала она. — Ты ведь еще столького не знаешь… Аббатиса приказала бы меня выпороть, узнай, какие речи я веду перед тобой. И все же тебе следует кое-что узнать, потому что я не хочу, чтобы ты страдала, как я в свое время. Я никому не позволю чернить и унижать тебя только потому, что уязвлена чья-то гордость. Соблазнять — не преступление, Елена. Это женский долг. Только любовь должна лежать в основе брака. Любовь, а не выгода.
— Но как ее узнать?
— Она сама найдет тебя, дорогая моя девочка. Одна-единственная любовь. Я научу тебя обходить ее ловушки, расскажу о ее капризах, объясню, в чем кроется угроза. Чтобы любовь не смогла тебя обмануть. Я сделаю это в память о твоей матери.
— А мой отец? Вы полюбили его еще когда она была жива?
— С первого взгляда и без всякой надежды. Я бы никогда в этом не призналась, если бы он не был так настойчив. Долго я чувствовала себя виноватой в том, что забрала его у женщины, которая столько мне дала.
— Вы ни в чем не виноваты. Она покинула этот мир.
Сидония окинула ее грустным взглядом:
— Прошло время, и моя совесть успокоилась. Я решила, что буду чтить ее память, живя с ним рядом, как жила бы она, если бы не ушла от нас. Буду вспоминать о ней и постараюсь любить ее детей так же, как она любила. Видишь ли, дорогая Елена, по-моему, нет ничего хуже, чем забыть тех, кого ты любил.
Тишина, последовавшая за этими словами, убаюкала Филиппину. Погруженная в раздумья, о которых девушка и не подозревала, Сидония сидела, закрыв глаза. Потом ее мелодичный голос зазвучал снова:
— По дороге в Сассенаж мы заедем в Бати. Я подумала, что тебе было бы приятно посмотреть на свою старую комнату, пока там не начались ремонтные работы. Ты играла там ребенком, а теперь ты женщина… Твой отец не станет пенять нам за это. К тому же твоя сестра Клодин только завтра уезжает к своей крестной, где побудет, пока ремонт не закончится. Ты сможешь ее поцеловать.
— Она, конечно, сильно выросла, — улыбаясь, сказала Филиппина. — Когда я в последний раз ее видела, она была совсем крошкой!
— А сегодня, в свои семь лет, она верткая, как юла, игривая, как белочка, и кругленькая, как тыковка! И причиняет своей кормилице массу хлопот. Не обижайся, когда услышишь, что она называет меня «мама». Я не смогла ей запретить, я ее очень люблю.
— И правильно сделали! Игривая, как белочка, говорите вы?
— Подожди, вот мы приедем, и сама увидишь, — обнадежила ее Сидония, комично закатив глаза.
Филиппина утонула в воспоминаниях. В прошлый раз по этой дороге она ехала в противоположном направлении, вместе с сестрами, спустя несколько недель после смерти их матери.
Пять лет назад…
Пейзаж, пробегавший за приподнятыми занавесками, похоже, совсем не изменился. Изменилась она сама. Девушка услышала легкое посапывание и посмотрела на Сидонию. Кузина заснула на своем диванчике, обтянутом коричневой кожей, прижавшись щекой к мягкой спинке. По губам Филиппины пробежала легкая улыбка — столь небрежная поза обычно не добавляет женщине очарования, однако Сидония была счастливым исключением из правил: грация, какой были отмечены все ее движения, ореолом окружала ее и во сне. Филиппина ощутила прилив нежности по отношению к кузине. Она чувствовала себя рядом с ней гораздо лучше, спокойнее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});