Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И убегает он все дале, дале,
Чтобы вобрать в себя земные дали
И улететь за кругозор.
Как сладко обнимать красу природы милой!
Я руки с нежностью вперед простер,
И мнится мне: от края и до края
Весь мир к своей груди я прижимаю.
В безбрежную лазурь несется мысль моя,
Все выше, в горние незримые края,
И вслед за ней душа летит и в небе тонет,
Так, жало утопив, пчела с ним дух хоронит.
1828, Петербург
Фарис - всадник, почетное звание у арабов-бедуинов, означающее то же, что кавалер, рыцарь в средние века, под этим именем известен был на Востоке граф Вацлав Жевуский.
Как туча он, мой черный конь ретивый. //Звезда на лбу его денницею горит; // Как перья страуса, летит по ветру грива, // Сверкают молнии из-под копыт. - Эти четыре строки, содержащие описание коня, являются переводом арабского четверостишия, помещенного в примечаниях к "Арабской антологии" Лагранжа.
"Чую, - каркнул, - запах трупа..." - На Востоке распространено поверие, будто коршуны чуют смерть издалека и кружат над человеком, которого ждет смерть. Как только путник умирает в дороге, тотчас же появляется поблизости несколько коршунов, хотя раньше их не было видно.
Тут африканский смерч, пустыни властелин... - Смерч (ураган) - это название (американское - урикан), означающее ужасную тропическую бурю. Так как это название широко известно в Европе, я употребил его вместо арабских слов сесум, серсер, асыф для обозначения вихря, смерча (тайфуна), засыпающего иногда целые караваны. Персы называют его гирдебад.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1829 - 1855
К***
На Альпах, в Сплюгене 1829
Нет, не расстаться нам! Ты следуешь за мною,
И по земным путям, и над морской волною
Следы твои блестит на глетчерах высоко,
Твой голос влился в шум альпийского потока,
И дыбом волосы встают: а вдруг однажды
Увижу въявь тебя? Боюсь тебя и жажду!
Неблагодарная! На поднебесных кручах.
Схожу я в пропасти, и исчезаю в тучах,
И замедляю шаг, льдом вечным затрудненный,
Туман смахнув с ресниц, ищу во мгле бездонной
Звезду полярную, Литву, твой домик малый.
Неблагодарная! Ты и сейчас, пожалуй,
Царица бала там и в танце хороводишь
Веселою толпой. А может быть, заводишь
Интрижку новую, вот так, для развлеченья,
Иль говоришь, смеясь, про наши отношенья?
Своими подданными можешь ты гордиться:
Загривок рабски гнут, кадят тебе: "Царица!"
Роскошно задремав, проснешься в ликованье.
И даже не томят тебя воспоминанья?
Была б ли счастливей ты, милая, со мною,
Вручив свою судьбу влюбленному изгою?
Ах, за руку б я вел тебя по скалам голым
И песни пел тебе, чтоб не был путь тяжелым.
Я устремлялся бы в бушующие воды
И камни подстилал тебе для перехода.
Чтоб ты, идя по ним, не промочила ножки.
Целуя, согревал бы я твои ладошки.
Мы в горной хижине искали бы покоя.
В ней под одним плащом сидели бы с тобою,
Чтоб там, где теплится пастушеское пламя,
Ты на моем плече дремала бы ночами!
[24 сентября 1829]
МОЕМУ ЧИЧЕРОНЕ
Мой чичероне! Здесь вот, на колонне,
Неясное, незнаемое имя
Оставил путник в знак, что был он в Риме...
Где путник тот? Скажи, мой чичероне!
Быть может, вскоре скроется он в пене
Ворчливых волн, иль немо, бессловесно
Поглотят жизнь его и злоключенья
Пески пустынь, и сгинет он безвестно.
Что думал он, - хочу я догадаться,
Когда, блуждая по чужой отчизне.
Слов не нашел, сумел лишь расписаться,
Лишь этот след оставил в книге жизни.
Писал ли это он, как на гробнице,
В раздумье, медленно рукой дрожащей;
Иль обронил небрежно уходящий,
Как одинокую слезу с ресницы?
Мой чичероне, с детским ты обличьем,
Но древней мудростью сияют очи,
Меня по Риму, полному величьем,
Как ангел, водишь ты с утра до ночи.
Ты взором в сердце камня проникаешь.
Один намек - и делается зримым
Тебе былое... Ах, быть может, знаешь
Ты даже то, что будет с пилигримом!
Рим, 30 апреля 1830 г.
К ПОЛЬКЕ-МАТЕРИ
Стихи, написанные в 1830 г.
О полька-мать! Коль в детском взгляде сына
Надеждами тебе заблещет гений
И ты прочтешь в нем гордость гражданина
Отвагу старых польских поколений;
Коль отрок - сын твой, игры покидая,
Бежит он к старцу, что поет былины,
И целый день готов сидеть, внимая,
Все слушать, весь недетской полн кручины,
Словам былин о том, как жили деды,
О полька-мать! Сыновнею забавой
Не тешься, - стань пред образом скорбящей,
Взгляни на меч в ее груди кровавой;
Такой же меч тебе готовит враг грозящий.
И если б целый мир расцвел в покое,
Все примирилось - люди, веры, мненья,
Твой сын живет, чтоб пасть в бесславном бое,
Всю горечь мук принять - без воскресенья.
Пусть с думами своими убегает
Во мрак пещер; улегшись на рогоже,
Сырой, холодный воздух там вдыхает
И с ненавистным гадом делит ложе;
Пусть учится таить и гнев и радость,
Мысль сделает бездонною пучиной
И речи даст предательскую сладость,
А поступи - смиренный ход змеиный.
Христос - ребенком в Назарете
Носил уж крест, залог страданья.
О полька-мать! Пускай свое призванье
Твой сын эаране знает.
Заране руки скуй ему цепями,
Заране к тачке приучай рудничней,
Чтоб не бледнел пред пыткою темничной,
Пред петлей, топором и палачами.
Он не пойдет, как рыцарь в стары годы,
Бить варваров е-ввим мечом заветным
Иль, как солдат под знаменем трехцветным,
Полить евфею кровью сев свободы.
Нет, зов ему пришлет шпион презренный,
Кривоприсяжный суд задаст сраженье,
Свершится бой в трущобе потаенной,
Могучий враг произнесет решенье.
И памятник ему один могильный
Столб виселицы с петлей роковою,
А славой - женский плач бессильный
Да грустный шепот земляков порою.
[11 - 14 июля 1830 г.]
БЕГСТВО
Баллада
Он воюет - дни уплыли,
Год - не едет; знать, в могиле.
Панна, жалко юных лет:
Выслал свата князь-сосед.
Князь пирует неустанно,
Слезы льет в светлице панна.
Уж зеницы - не зарницы,
А Две мутные криницы;
Ясный месяц - лик девицы
Ныне будто мгла скрывает:
Панна чахнет, панна тает.
Мать в кручине и в смятенье,
Князь назначил оглашенье.
Свадьба едет с гудом, с людом.
"К алтарю не поведете,
На погост меня свезете,
А постель в гробу добуду.
Если мертв он - пусть умру я,
Мать, и ты умрешь, тоскуя!"
Ксендз в костеле восседает,
К покаянью призывает.
Входит кумушка-мегера:
"Знаться нечего с попами!
Бог и вера - бред, химера!
Мы с бедою сладим сами.
У кумы найдется в келье
Папоротник и царь-зелье,
У тебя ж - дары милого
Вот и все для чар готово!
Змейкой прядь его сплети,
Вместе два кольца сведи,
Кровь из ручки нацеди,
Будем змейку заклинать,
В два колечка дуть, шептать,
Он придет невесту взять".
Шабаш начат - всадник скачет.
Сам в проклятье - внял заклятью.
Ледяной открыт приют.
Панна, панна, страшно тут!
Все затихло в замке, спит он.
Глаз лишь панна не закрыла.
Дремлет стража. Полночь било.
Панна слышит стук копыта.
Будто силы не имея,
Пес завыл и смолк, немея.
Тихо скрипнули ворота,
Кто-то там, внизу, ступает,
В коридорах длинных кто-то
Дверь за дверью открывает.
Входит всадник в белом платье
И садится на кровати.
Быстро сладкий час промчался.
Ржанье вдруг, совы стенанье.
Бьют часы. "Конец свиданью,
Ржет мой конь, меня заждался;
Или - встань и вместе в путь,
И моей навеки будь!"
Месяц мглится - всадник мчится,
Густ кустарник, ветки бьют.
Панна, панна, страшно тут!
Мчится полем конь летящий,
Мчится чащей - глухо в чаще;
Только слышно из-за клена
Крик встревоженной вороны,
Да зрачками из-за елки
Лишь посверкивают волки.
"Вскачь, мой конь, во весь опор!
Месяц вниз плывет из туч,
А пока он в дебрях туч,
Одолеть нам девять гор,
Десять скал и десять вод;
Скоро петел пропоет".
"А куда мы едем?" - "К дому.
Дом мой на горе Мендога;
Днем доступна всем дорога,
Ночью ж - ездим по-иному".
"Есть там замок?" - "Замок скоро;
Заперт он, хоть без запора".
"Тише, милый, я слабею,
Придержи коня немножко".
"За седло держись сильнее,
Что в твоей ладони, крошка?
Не мешочек ли с канвою?"
"Мой молитвенник со мною".
"Нет! Вперед погоня рвется,
Слышишь топот? Нас настигнут.
Конь у пропасти споткнется,
Брось книжонку - перепрыгнет".
Конь, избавясь от поклажи,
Перепрыгнул десять сажен.
По болоту, между кочек,
Конь несется что есть силы,
От могилы до могилы
Пролетает огонечек,
Словно верный провожатый,