Читать интересную книгу В Афганистане, в «Черном тюльпане» - Геннадий Васильев

— Вот дурашка, — заворчал Матиевский и первым бросился в снег.

За ним бросились другие солдаты, и все они протянули руки под мокрым брюхом.

— И-и-и раз, — заревел Матиевский, — и-и-и два-а…

И солдаты рывками выдернули ишака из снежной ямы и вытолкнули его на твердый наст. Ишак лег на живот, завалился на бок, с облегчением вытягивая тощие ноги.

— Не боись, — зашумел Матиевский, — не съедим. Мы шутим. Мы ослов не жрем. Мы их только слушаем. У нас на Родине очень любят слушать ослов. И-и-а-а-а…

— Иа-а-а, — подхватил ишак и довольно затряс грязной челкой.

— Понимает, хоть и на четырех ногах, — засмеялся Матиевский. — Живи, живи, колбасный фарш. Живи, окорок. Отбивные в кляре…

Санитарный пакет, приколотый к бронежилету солдата булавкой, неожиданно прыгнул лягушкой и свалился на снег. Матиевский подхватил санпакет и с сожалением посмотрел на сломанный крючок. Только и осталась от лопнувшей булавки острая спица.

— Во-от, до чего доводит доброта, — махнул Матиевский сломанной булавкой и вдруг стремительно выгнул руку и уколол ишака в мокрый, покрытый снежным крошевом зад. Просто так. Для куража… Смеха ради…

От неожиданности животное нелепо подпрыгнуло, подобрало коленца под тощие ребра, лягнуло копытцами воздух и вдруг понеслось вперед по тропе, напрягая последние силы.

— Стой, дурное, куда?! — завопил Матиевский.

Но всполошившийся ишак только прибавил прыти. Он несся по утоптанной дорожке, мотая вислоухой головой, взбрыкивая, и хвост у него яростно хлестал по снегу.

— Вот же, осел, — кричал позади хлесткие голоса, — куда ж ты пре-есся?..

Но ишака уже вынесло впереди всех. Изредка он оборачивался, скаля желтые зубы, и даже холка у него встала дыбом. Матиевский выбрался из снежной западни и едва припал на одно колено от смеха, как вдруг блеснуло впереди режущим светом. Оглушающе лопнул воздух. Посыпались вокруг комья грязного снега, каменный град мелких осколков.

— Ложись, — запоздало крикнул Шульгин.

И вся шульгинская группа повалилась снопами на снег. Лицом вниз. Руками за голову. Матиевский снова скатился в снежную яму. Осенев прижал мокрый лоб к коленям. Шульгин закрылся вещевым мешком. Все случилось в одно мгновение. И только напряженный слух уловил за страшным взрывом жалкий отчаянный вопль погибшего животного.

Все выяснилось через несколько минут. Выяснилось, что отчаянный бросок животного по утоптанной душманами тропе, спас жизнь многим солдатам.

— Фугас, чтоб его… — плюнул в развороченную яму Богунов. — Вот это подарочек! Прямо для нас устроенный… Глядите, установлен непосредственно на тропе…

— Верняк… Завалило бы человек пять. Не меньше, — свистнул кто-то. — Многие бы в этой могилище полегли. Смотри, какой диаметр…

— От ишака совсем ничего не осталось, — развел руками Матиевский. — Даже копыт не соберешь. Лег грудью на амбразуру! Погиб смертью храбрых!

— Вечная память нашему ишаку!

— Пятерых бойцов спас!

— Хоть памятник ему ставь!

— А еще сожрать хотели…

— Точно полезное животное…

— Да это же все Осень, ребята… — ахнул кто-то. — Это же он этих ослов зачем-то на ноги поставил. Потащил их за нами. Будто знал, что пригодятся.

— Молодец, Осень. Спас ослов от расстрела. А они наши шкуры от осколков спасли…

— Второго осла берегите, ребята. Очень нужная эта вещь…

— Да не вещь, кулема! Живое существо, понял! Осе-ел!

— Дайте ему соломы, ребята! Мы теперь без этого осла ни шагу…

29.

На следующем привале Шульгин достал из вещевого мешка газеты, помятые, стершиеся на сгибах. Хотел почитать солдатам, что-нибудь подходящее. Перелистывал страницы, но нигде не мог найти чего-то нужного, способного тронуть душу голодных, измученных парней. Только в «Красной звезде» он нашел маленький сухой столбик в два пальца толщиной о каком-то безымянном успехе правительственных войск Бабрака Кармаля. И коротенькую приписку о содействии наших безымянных подразделений. Вообще, согласно этим газетам, ограниченный контингент советских войск в Афганистане занимался каким-то мирным строительством в этом забытом уголке света. Мирным строительством мирных школ, мирных электростанций и комбинатов.

И были эти солдаты с шатающимися зубами и почерневшими от бессонницы глазами, согласно газетным сообщениям какими-то каменщиками, плотниками, и малярами. И были они, наверное, плохими строителями. Потому что и об этом мирном строительстве в газетах почти ничего не писалось. Полное молчаливое забвение покрывало необъявленную войну. Дружно молчали и журналисты, и литераторы, и все шумное общество служителей пера и голубого экрана, послушно накинувшее платок на свой широкий рот. Это потом они с милостивого позволения властей зашумят об афганских событиях, с наслаждением вздымая всю грязную муть этой странной войны. Но во время самой войны не было в новостях ни этой войны, ни самих ее участников — измученных молодых ребят, заживо брошенных в жаркую топку кровопролитных боев.

Поэтому и платили солдаты всем этим газетам тем же равнодушием. И употребляли, как туалетную бумагу, несмотря на часто мелькающие на страницах знакомые всем портреты, облагороженные золотыми звездами.

Шульгин так и не нашел ничего подходящего среди многочисленных газетных полос. Только спасенному ишаку чем-то понравились хрустящие листы газетной бумаги. Он тщательно обнюхал плоские серые лица, ряды звезд на широкой груди, длинные шеренги делегаций, бесконечные полосы бледных трибун, лизнул сломанный на сгибе державный нос и вдруг смял губами газетные полосы. Рваные обрывки качнулись в уголках губ и вдруг медленно поползли в утробу.

— Батюшки, смотрите, жрет, — раздался чей-то вопль.

Но только ничего не смутило голодного ишака. Ни едкий вкус типографской краски, ни пресная жвачка газетной бумаги, ни взволнованные крики солдат. Он подобрал губами следующий газетный лист и потащил его неуклонно в утробу под восторженные крики орловских ребят.

— Во-от дает… Трескает… без соли и сахара!

— Даже чаем не запивает…

— Лопает, паразит, нашу политинформацию…

— Жрет политику партии вместе с трибунами…

Ишак прожевал газетный лист и снова потащил за угол скомканные ряды серых пиджаков. Глаза у него прикрылись от блаженства.

— Давай, давай, — азартно подначивали солдаты.

— Почему я не осел? — взвыл Матиевский, — почему мне эти газеты без надобности? Почему я не всеядный?

Он даже встал на корточки рядом с ишаком и попробовал жевать кусочек «Правды», но только выплюнул в сторону.

— Какая страшная гадость — эта наша «Правда»…

Ишак съел почти всю кипу газет с молчаливого согласия Шульгина, который не мешал солдатам развлекаться. Один только Осенев беспокоился.

— Может, хватит, ребята. Отравится же, бедняга, этой газетной баландой.

Но только ишаку вовсе не становилось плохо. Даже наоборот. Он повеселел, задрал голову и радостно взревел, и-и-а-а-а… Окинул взглядом рогочущих солдат и вдруг отчетливо выделил глазами Осенева. Короткими шажками подошел к взволнованному пулеметчику и неожиданно для всех сунул свою голову ему под мышку. И блаженно застыл.

Смех замер. Солдаты недоуменно уставились на замершего ишака, на его застывшую под мышкой Осенева морду, на кисточку хвоста, по-собачьи, хлеставшую по бокам.

— Любо-овь, ребята, — хохотнул Матиевский. — Что хотите думайте, но это любовь…

Но только никто уже не думал смеяться.

— Благодарная животная… С понятием! — протянул кто-то.

— Вот тебе и четыре ноги!

— Знает, что почем…

— Кстати, — задумчиво сказал старшина, — почему этот боец у нас без фамилии. Непорядок. Ноги имеются, голова имеется, прическа почти по уставу, а имени не имеется. Нужно дать бойцу фамилию.

— Ага, — радостно подхватили вокруг, — это же строевой осел пятой мотострелковой роты, подразделения горных стрелков. Политически грамотный боец. Во-он, сколько газет сожрал. Должен иметь анкетные данные…

Матиевский взмахнул руками:

— Национальность у него восточная. Следовательно, быть ему Абдуллой.

Громкий хохот перекрыл его слова.

— Ну, ты даешь, снайпер…

— Ты у осла между ног посмотри…

— У этого Абдуллы кое-какой принадлежности не хватает, чтобы быть мужиком…

Матиевский слегка нагнулся, растерянно открыл рот и хлопнул себя по шапке.

— Промашка вышла… Извиняюсь… Абдулла отменяется. Пусть будет Гюльчатай.

Уши названной Гюльчатай вздрогнули и согласно прижались. Она еще глубже сунула морду под мышку Осеневу, протяжно вздохнула и закрыла глаза.

30.

— Не верю я этому, Елена Сергеевна, голубушка, просто не ве-ерю, — тягуче бормотал начальник медслужбы, вытирая хрустящим вафельным полотенцем чисто вымытые после недавней хирургической операции руки. — Не мог Андрей Николаевич такое сотворить со своим солдатом. Не мо-ог.