Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Скоро я был во Флоренции, где проживал тайно, как только можно было; но мой план был очень затруднен положением, в котором находились мои враги. Старый флорентиец сделался губернатором и, таким образом, имел в руках все средства погубить меня при самом ничтожном подозрении. Мне пришел на помощь случай. Однажды вечером я увидел, что по улицам идет человек в знакомой ливрее. Его нетвердая походка, мрачный взгляд и вполголоса произносимые итальянские ругательства позволили мне узнать слугу флорентийца, старого Пьетро, которого я знал уже в Александрии. Я не сомневался, что он сердит на своего господина, и решил воспользоваться его настроением. Он, по-видимому, был очень поражен, увидев меня здесь, и стал жаловаться мне на свое горе, что ни в чем не может больше угодить своему господину, с тех пор как он стал губернатором. Мое золото, при поддержке его гнева, скоро склонило его на мою сторону. Теперь самое трудное было устранено, я нанял человека, который во всякий час открывал мне двери моего врага, и вот мой план мести созревал все быстрее. Мне казалось, что жизнь старого флорентийца имеет слишком ничтожное значение сравнительно с гибелью моего дома. Он должен был видеть убитым свое самое любимое существо, а это была его дочь Бианка. Ведь это она совершила с моим братом такое постыдное злодеяние, ведь все-таки она была главной причиной нашего несчастья. Моему сердцу, жаждавшему мести, было даже очень желанным известие, что именно в это время Бианка хочет во второй раз выйти замуж. Было решено, что она должна умереть. Но для самого меня это дело было страшно, а силам Пьетро я тоже слишком мало доверял; поэтому мы стали высматривать человека, который мог бы исполнить это. Среди флорентийцев я никого не решался нанять, потому что против губернатора никто не предпринял бы ничего подобного. Тогда Пьетро пришел в голову план, который я впоследствии привел в исполнение; вместе с тем он предложил тебя, самого подходящего как иностранца и врача. Ход дела ты знаешь. Мое предприятие разбивалось, по-видимому, только о твою чересчур большую осторожность и честность. Поэтому нужен был случай с плащом.
Пьетро открыл нам калитку у дворца губернатора. Он же и вывел бы нас, если бы мы не убежали, испуганные ужасным зрелищем, которое представилось нам через щель в двери. Гонимый ужасом и раскаянием, я убежал больше чем на двести шагов, пока не упал на церковной паперти. Там только я опять опомнился, и моей первой мыслью был ты и твоя страшная участь, если тебя найдут в доме.
Я пробрался к дворцу, но не мог найти никакого следа ни от Пьетро, ни от тебя. Калитка была отворена – таким образом я стал по крайней мере надеяться, что ты мог бы воспользоваться удобным случаем к бегству.
Но когда наступил день, страх быть открытым и непреодолимое чувство раскаяния уже не позволили мне оставаться в стенах Флоренции. Я поспешил в Рим. Представь себе мое смущение, когда через несколько дней везде стали рассказывать эту историю, прибавляя, что убийцу, греческого врача, поймали. Я вернулся во Флоренцию с боязливым опасением; ведь если уже раньше моя месть казалась мне слишком сильной, то теперь я проклинал ее, потому что для меня она была слишком дорого куплена твоей жизнью. Я приехал в тот самый день, который лишил тебя руки.
Я умолчу о том, что я чувствовал, когда видел, как ты входишь на эшафот и так мужественно страдаешь. Но в то время, когда твоя кровь лилась ручьем, во мне утвердилось решение усладить тебе остальные дни твоей жизни. Что произошло дальше – ты знаешь. Мне остается только еще сказать, зачем я совершал с тобой это путешествие.
Как тяжелое бремя, меня угнетала мысль, что ты мне все еще не простил; поэтому я решил прожить с тобой много дней и наконец отдать тебе отчет о том, что я сделал с тобой.
Грек молча выслушал своего гостя. Когда гость окончил, он с кротким взглядом подал ему правую руку.
– Я хорошо знал, что ты должен быть несчастнее меня, потому что тот ужасный поступок, как темная туча, будет вечно омрачать твои дни. Я прощаю тебя от всего сердца! Но позволь мне еще один вопрос: как ты попал под этой внешностью в пустыню? Что ты предпринял, купив мне в Константинополе дом?
– Я поехал назад в Александрию, – отвечал спрошенныи. – В моей груди кипела ненависть ко всем людям, пламенная ненависть особенно к тем народам, которые называются образованными. Поверь мне, среди моих мусульман мне было лучше! Едва я пробыл в Александрии несколько месяцев, как последовала высадка моих соотечественников. Я видел в них только палачей моего отца и моего брата, поэтому я собрал из своих знакомых нескольких единомышленников и присоединился к тем храбрым мамелюкам, которые так часто делались ужасом французского войска. Когда поход был кончен, я не мог решиться вернуться к мирным занятиям. Я стал жить со своими друзьями скитальческой, бродячей жизнью, посвященной борьбе и охоте. Я живу довольным среди этих людей, которые почитают меня как своего государя; ведь если мои азиаты и не так образованы, как ваши европейцы, то они зато очень далеки от зависти и клеветы, от эгоизма и честолюбия.
Цалейкос поблагодарил незнакомца за его сообщение, но не скрыл от него, что нашел бы более соответствующим его званию, его образованию, если бы он жил и действовал в христианских, в европейских странах. Он схватил руку незнакомца и стал просить его ехать с ним, жить и умереть у него.
Тронутый гость посмотрел на грека.
– Из этого я узнаю, – сказал он, – что ты мне вполне простил, что ты любишь меня. Прими за это мою искреннейшую благодарность.
Он вскочил и во весь свой рост встал перед греком, который почти испугался воинственной наружности, мрачно сверкавших глаз и глухого таинственного голоса своего гостя.
– Твое предложение прекрасно, – сказал незнакомец, – для всякого другого оно было бы заманчиво, но я не могу воспользоваться им. Мой конь уже стоит оседланным, мои слуги уже давно ждут меня. Прощай, Цалейкос!
Друзья, которых судьба так чудесно свела вместе, обнялись на прощанье.
– А как мне назвать тебя? Как зовут моего гостя, который вечно будет жить в моей памяти? – спросил грек.
Незнакомец долго смотрел на него, еще раз пожал ему руку и сказал:
– Меня называют господином пустыни, я – разбойник Орбазан!
Карлик Нос
Господин! Совсем не правы люди, думающие, что феи и волшебники существовали только во времена Гаруна аль-Рашида, властелина Багдада, или даже утверждающие, что те повествования о деятельности духов и их повелителей, которые слышишь от рассказчиков на городских рынках, неверны. Феи существуют еще и теперь, и не так давно я сам был свидетелем одного происшествия, в котором явно участвовали духи, как я вам расскажу.
Много лет тому назад в одном значительном городе моего милого отечества, Германии, скромно и честно жил сапожник с женой. Днем он сидел на углу улицы и чинил башмаки и туфли. Делал он, может быть, и новые, если это кто-нибудь доверял ему; но в таком случае он должен был сперва покупать кожу, так как был беден и не имел запасов. Его жена продавала овощи и фрукты, которые разводила в маленьком садике за городом, и многие охотно покупали у нее, потому что она была чисто и опрятно одета и умела красиво разложить и выставить свой товар.
У них был красивый мальчик, приятный лицом, хорошо сложенный и для своего восьмилетнего возраста уже довольно большой. Он обыкновенно сидел около матери на овощном рынке, относил также домой часть плодов тем женщинам или поварам, которые много закупали у жены сапожника, и редко возвращался с такой прогулки без красивого цветка, монетки или пирога, потому что господам этих поваров было приятно видеть, когда приводили в дом красивого мальчика, и они всегда щедро одаривали его.
Однажды жена сапожника, по обыкновению, опять сидела на рынке; перед ней было несколько корзин с капустой и другими овощами, разные травы и семена, а также, в корзиночке поменьше, ранние груши, яблоки и абрикосы. Маленький Якоб – так звали мальчика – сидел около матери и звонким голосом выкликал товары: «Посмотрите, господа, сюда, какая прекрасная капуста, как душисты эти травы! Ранние груши, сударыни, ранние яблоки и абрикосы, кто купит? Моя матушка отдаст очень дешево!»
Так кричал мальчик.
В это время на рынок пришла одна старуха. Она имела немного оборванный вид, маленькое острое лицо, совершенно сморщенное от старости, красные глаза и острый кривой нос, касавшийся подбородка.
Шла она опираясь на длинную палку, и все-таки нельзя было сказать, как она шла, потому что она хромала, скользила и шаталась, как будто на ногах у нее были колеса и каждую минуту она могла опрокинуться и упасть своим острым носом на мостовую.
Жена сапожника стала внимательно разглядывать эту женщину. Ведь уже шестнадцать лет, как она ежедневно сидела на рынке, и никогда она не замечала этой странной фигуры. Она невольно испугалась, когда старуха заковыляла к ней и остановилась у ее корзин.