Это романтический поступок?
Бог его знает, но в этом есть живое… (I, 162)
РОММ МИХАИЛ ИЛЬИЧ
(1980)
Режиссуре я учился у Михаила Ильича Ромма.
Его лекции (сами по себе поразительные) для меня, например, важны были не столько своим значением собственно учебного материала, сколько той органичной связью, какая существовала между личностью Ромма и его творчеством.
Всякий раз, завороженные, мы наблюдали этот удивительный, ни с чем не сравнимый процесс чудесной трансформации бесконечно милого человека в блистательного профессионала, но постичь таинство молниеносного превращения нам никак не удавалось. И тогда мы сами с головой уходили в учебу, стремились больше читать, видеть, знать.
Думалось: а вдруг и у нас что-то выйдет?!
К сожалению, мы не всегда получаем столь сильный импульс к творчеству, учась в институте. Как часто, сами того не подозревая, мы устремляемся к некоей профессиональной усредненности, страшась выбраться из общего ряда, не быть «как все»…
Вот почему бесконечно благодарен моему учителю, который исподволь, казалось, одним своим обаянием помогал нам проявлять собственную индивидуальность, освобождал от обидного комплекса «похожести».
А главное – заставлял учиться, заниматься самовоспитанием.(II, 4)
(1986)
Наш курс был последним во ВГИКе, который Михаил Ильич довел от начала до конца. Уже не очень здоровый, он приходил на лекции реже, чем в прошлые годы, и это обстоятельство вызывало у нас еще большее волнение перед каждым его приходом.
Он был удивительно прост и доступен в общении, но вне зависимости от этого каждое его появление ожидалось студентами так, словно «великий маэстро» появится сегодня в первый раз – столько было волнения и нетерпения в ожидании его.
Лекции Михаила Ильича были поразительными. Это были даже не лекции. Это было общение с человеком, который не пытается кого-то чему-то научить, потому что научить режиссуре нельзя – это или есть или нет в самом человеке. Как мало было в этих лекциях общих слов, общих фраз, как много было упругого, напряженного пульса мысли, как зримо, живо, образно и чувственно он говорил. Всякое явление, даже не относящееся непосредственно к теме занятий, Михаил Ильич умел заставить работать именно на эту тему, причем делал он это с такой легкостью и изяществом, что никто не мог понять, как это делается и из чего состоят те стыки, где соединяется тема урока со всем остальным. Из любой жизненной ситуации, из любого состояния духовного, сиюсекундного он выстраивал тему, которая вдруг заставляла думать о крупности плана, о цвете, о звуке – обо всем, из чего складывается кинематограф.
Его лекции, вернее, размышления вслух с примерами из литературы, кино, театра, могли касаться узкопрофессиональных проблем, но разговор всегда выходил на общечеловеческие темы. Получалось это оттого, что Ромм не отделял профессию от человеческой точки зрения на мир. Не проводил границы между профессионалом и личностью, которую он пытался пробудить и воспитать в каждом из нас. Режиссером для него был тот, кто мог выражать свою позицию средствами кинематографа.
«Режиссер не тот, – говорил Михаил Ильич, – кто хочет или «как все», или «как угодно», но «не как все». Режиссер тот, кто хочет сказать «вот как я себе представляю то или иное». И за это свое представление о мире режиссер должен нести персональную ответственность! За каждое свое слово! Тогда с ним можно соглашаться или не соглашаться, но только тогда ему можно верить».
Ромм ненавидел потребительство во всем, и особенно в искусстве. Мол, я пришел, а вы мне показывайте, или я пришел, а вы меня учите. Он заставлял нас все время быть в упругом состоянии, не давая ни минуты на расслабление. Может быть, так было оттого, что его лекции в последние годы были более редкими, чем раньше, и он не хотел, чтобы мы теряли время, которого у него оставалось все меньше.
Ромма любили. Любили очень. И это было совершенно искренне, без тени подобострастия или просто общепринятого уважительного отношения к худруку курса. Его любили и старались делать это незаметно, деликатно, чтобы не поставить его (человека удивительно скромного) в неловкое положение.
Он умел всегда быть самим собой. На фоне этой естественности мгновенно проявлялась любая фальшь. Становилось ужасно стыдно от сознания того, что всего пять минут назад на перемене ты говорил какие-то слова или совершал какие-то поступки, чтобы казаться не тем, кто ты есть.
Что самое главное – Михаил Ильич никогда не стеснялся разбирать перед студентами те или иные свои картины, в которых, как ему казалось, были допущены те или иные ошибки. И эта откровенность обескураживала и влюбляла в него еще больше.
Невозможно было не попасть под всепокоряющую силу его обаяния. А как замечательно он смеялся! Замечательно! Причем, оценив смешную ситуацию, он начинал ее развивать и своим блестящим острым умом доводил до такого драматургического совершенства, что аудитория грохотала, а сам он просто плакал от смеха.
Ромм не просто шутил. Чувство юмора было неотъемлемой частью его натуры. Мне даже казалось, что он очень трудно переносит общение с людьми, у которых этого чувства юмора не было.
Михаила Ильича не боялись. Он очень редко сердился, и в основном на оплошности и накладки. Самым же страшным наказанием для нас была убийственная роммовская насмешка. Всегда тонкая, точная и попадающая в суть явления, в самую его сердцевину. Испытавший на себе эту насмешку запоминал ее на всю жизнь. Но на Ромма не обижались никогда, потому что в его словах, пусть даже в самых язвительных, никогда не было просто желания обидеть, не было той злости, которая живет в людях самоутверждающихся. Он был столь же ироничен к самому себе. Это обезоруживало и создавало на курсе во время его лекций атмосферу общей доверительности и благожелательности.
Многие его фразы, рождавшиеся прямо во время лекций или частных бесед, становились афоризмами.
На курсе нас было довольно много, около двадцати человек. И каждый считал, что лекция читается именно ему. И тем не менее все стремились возможными правдами и неправдами попасть к Ромму домой. Летом на дачу, где наконец-то Михаил Ильич мог сосредоточиться на своей работе и не видеть всех наших физиономий, бесконечно приезжали студенты. Привозили груды литературы, которую в лучшем случае написал кто-нибудь другой, а чаще всего они сами сочинили. И Ромм терпеливо беседовал с каждым.
В последний год нашего обучения мы видели Михаила Ильича все реже… С одной стороны, работа над фильмом «Мир сегодня» отнимала много времени, с другой – давали уже себя знать болезни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});