думаю ничего.
Еще одна пощечина, на этот раз сопровождаемая царапаньем, — когти ее прошлись по моему лицу и разорвали левую щеку.
Она оттянула курок и, наставив дуло мне между бровей, стала орать мне прямо в лицо, некрасиво раскрыв искаженный яростью и неистовством рот. Слюна закипала в углах ее рта, и она все кричала, и палец ее на курке стал малиновым от напряжения. Яростное эхо ее криков кружило водоворотом вокруг моей черепной коробки, обжигало уши.
— Сдохнешь, как свинья! — прохрипела она прерывисто, сдавленным голосом.
— Осталось двадцать семь минут! — сказал я.
В комнату ворвался Джулиан, и она направила пистолет на него.
Он поднял руки:
— Что-нибудь не так, мисс?
— За сколько времени доедешь до Дорчестера? — спросила она.
— За тридцать минут, — ответил он.
— В твоем распоряжении двадцать минут. Мы покажем мистеру Кензи его партнершу в саду. — Она взглянула на меня. — И тогда вы, Патрик, дадите нам адрес этого вашего друга.
— Джулиану живым туда не пройти. Его застрелят в дверях.
Она уже взмахнула пистолетом над моей головой, но внезапно остановилась, так и не нанеся удара.
— Это уж его забота! — прошипела она. — Адрес в обмен на то, чтобы взглянуть на партнершу! Идет?
Я кивнул.
— Развяжи его!
— Но, дорогая…
— Никаких «дорогая», Джулиан! — Она склонилась к спинке моего кресла. — Развяжи-ка!
— Это неразумно, — заметил Джулиан.
— Джулиан, ради бога, может быть, ты скажешь, что мне еще остается делать?
На это у Джулиана ответа не было.
Я почувствовал, как вначале высвобождается моя грудь, потом ноги. Простыни упали и лежали теперь на полу передо мной.
Дезире вытолкнула меня из кресла ударами пистолета по затылку и ткнула дулом мне в шею:
— Идем!
Джулиан снял фонарик с письменного шкафа и распахнул балконную дверь, ведущую на газон позади дома. Мы вышли за ним следом, повернули налево. Свет фонарика ярким пятном прыгал по траве.
Дезире вела меня, ухватив мой затылок и приставив пистолет к шее. Я был вынужден сгибаться, приспосабливаясь к ее росту; так мы миновали газон и, пройдя по короткой тропинке, огибавшей сарай и перевернутую тачку, через рощицу вышли к саду.
Как и все вокруг, сад был огромен, величиной по меньшей мере с бейсбольное поле; с трех сторон его окаймляли покрытые инеем живые изгороди высотой фута в четыре. Мы перешагнули свернутый кусок брезента у входа, и пятно света от фонарика Джулиана запрыгало по окоченевшим комьям грязи на грядках и травинкам, сумевшим выстоять в зимний холод. Справа от нас, у самой земли, внезапно послышался шорох. Мы повернули головы, и Дезире остановила меня, схватив за голову. Свет фонарика дернулся вправо, затем влево, и тощий заяц с посеребренной морозом шкуркой, перепрыгнув освещенное пространство, скрылся в живой изгороди.
— Пристрелите его, — сказал я Дезире. — Ведь он денег стоит!
— Заткнись! — сказала она. — Джулиан, давай-ка побыстрее!
— Дорогая…
— Не называй меня «дорогая»!
— У нас тут неприятность, дорогая…
Он попятился, и мы, выглянув из-за его спины, увидели в круге света от фонарика пустую яму глубиной футов в пять с половиной и шириной фута в полтора.
Яма была тесной и выкопана на славу, аккуратно, но сидевший в ней, вылезая, произвел ужасный беспорядок. Землю испещряли грязные, глубже оставляемых граблями борозды; широким кругом яму окаймляли комья выброшенной глины. Сидевшая в яме не только отчаянно пыталась выбраться. Она была зла как черт.
Дезире взглянула налево, направо.
— Джулиан!
— Да? — Он глядел вниз, в яму.
— Давно ты ее здесь проверял?
— С час тому назад, наверное.
— Час тому назад.
— Она могла успеть добраться до телефона, — заметил Джулиан.
Дезире скорчила гримасу:
— Какого? Ближайший дом отсюда в полукилометре, а владельцы зиму проводят в Ницце. Она вся в грязи… Она…
— В этом доме, — свистящим шепотом проговорил Джулиан, оглянувшись через плечо на особняк. — Она может находиться в этом доме, внутри.
Дезире мотнула головой:
— Нет, она еще здесь. Я знаю. Дружка своего поджидает. Да? — крикнула она в темноту. — Поджидаешь?
Что-то зашелестело слева от нас. Похоже, звук шел от живой изгороди, но море, шумевшее в двадцати метрах от дальнего края сада, мешало определить это точно.
Джулиан склонился перед высокой изгородью.
— Не знаю, — раздумчиво произнес он.
Дезире переместила свою пушку влево и отпустила мои волосы.
— Прожекторы. Мы можем включить прожекторы, Джулиан.
— Просто не знаю, — сказал Джулиан.
Ушей моих коснулся не то легкий порыв ветра, не то шум прибоя.
— Черт побери! — воскликнула Дезире. — Как это она смогла…
И тут раздался чавкающий звук — так шлепает ботинок по наледи грязной лужи.
— О боже! — произнес Джулиан, направляя фонарик на себя, на собственную грудь, откуда, поблескивая, торчали лезвия садовых ножниц. — О боже! — повторил он, не сводя глаз с деревянной рукоятки ножниц, словно ожидая от них объяснения случившемуся.
Потом фонарик выпал из его рук, он качнулся вперед и упал. Кончики лезвий показались из спины, он лишь моргнул разок, уткнувшись в грязь подбородком, испустил вздох. И больше ничего.
Дезире нацелила на меня пистолет, но выронила его, когда по кисти ей ударили рукоятью мотыги.
— Что? — сказала она и повернулась влево, туда, где из темноты выступила Энджи, с головы до ног покрытая грязью, и ударила Дезире Стоун по лицу так сильно, что сомнений у меня не оставалось — та перенеслась в царство грез еще раньше, чем тело ее упало на землю.
41
Я стоял возле душа в ванной для гостей внизу, в то время как струи воды брызгами омывали тело Энджи и грязь потоком стекала по ее щиколоткам в слив. Она провела губкой по левой руке, и мыло потекло тягучими каплями с ее локтя, прежде чем шлепнуться в мраморную ванну. Потом она принялась за другую руку.
С тех пор, как мы зашли с ней в ванную, она уже четырежды успела выскрести каждую часть тела отдельно, а я все еще находился под впечатлением.
— Ты сломала ей нос, — сказал я.
— Да? Ты какого-нибудь шампуня здесь не видишь?
Салфеткой для лица я открыл аптечку, а потом, обернув этой салфеткой небольшой флакон, выдавил немного шампуня себе в ладонь и вернулся к душу:
— Повернись ко мне спиной.
Она повиновалась, и я, наклонившись, втер ей в волосы шампунь. Погружая пальцы в мокрые спутанные пряди и вспенив мыло у корней, помассировал ей кожу головы.
— Как приятно, — сказала она.
— Да