– Тренировки мускулатуры. Я сплю, организм сам отрабатывает программу, а то днем мне как-то не до физкультуры.
– Это как?
– При помощи аутотренинга – ты же знаешь, я в нем постоянно совершенствуюсь.
– В программе полета ничего такого нет.
– Но и прямого запрета нет тоже. Я же просто не знал, получится у меня или нет.
На самом деле получалось не у меня, а у духовного брата, я спал в человеческих условиях, в двадцать первом веке и на диване, а не на потолке жилого отсека станции. Антонов же в это время поддерживал организм в тонусе.
Гагарин хмыкнул. Ну да, его можно понять – сегодня напарник сучит ногами во сне, а вдруг завтра отчебучит что-нибудь наяву?
– На Земле посмотрим, кто будет лучше себя чувствовать после полета – я со своими нестандартными методами поддержания тонуса или ты со стандартными, – предложил я.
– Ладно, долго ты тут собираешься пахать-то?
– Как сейчас – наверное, еще сутки. А потом буду только смотреть, как себя ведут мои блоки.
– Ну, за сутки, может, еще и не успеешь рехнуться. А то как зарылся в этих проводах, так вообще ни одного анекдота не рассказал, даже бытового, не говоря уж о политических.
В ответ я немедленно описал шесть основных противоречий социализма. Наверное, многие помнят:
Первое – безработицы нет, но никто не работает.
Второе – никто не работает, но планы выполняются и перевыполняются.
Третье – планы выполняются и перевыполняются, но в магазинах ничего нет.
Четвертое – в магазинах ничего нет, но у всех все есть.
Пятое – у всех все есть, но все недовольны.
Шестое – все недовольны, но все голосуют «за».
Судя по тому, как смеялся Гагарин, он этого анекдота раньше не слышал. А отсмеявшись, спросил:
– Вить, ты не боишься, что нас слушают на Земле?
– Все, что передает станция, я контролирую. Теоретически где-то может быть спрятан маленький магнитофон, но как он поймет, когда писать, а когда нет? Да и пленка сама собой в спускаемый аппарат не загрузится. Но даже если бы слушали, тоже ничего страшного. На меня и так стучит, наверное, больше десятка человек, и это только те, кто на регулярной основе.
– Неужели и близкие тоже?
– Нет, дальних хватает.
– Слушай, а можно спросить – почему тебе все сходит с рук? Кого другого за такое давно бы задвинули за сто первый километр, если не дальше.
– Юр, все очень просто. Члены Политбюро – люди пожилые и с далеко не идеальным здоровьем, больно уж у них работа нервная, да и пить им приходится столько, что я бы от таких доз давно сдох. И перед ними стоит очень простой выбор. Или воздать Вите Скворцову по заслугам, а потом маяться – кому по всяким кремлевским больницам, а кому и прямиком на кладбище. Или принять его таким, каков он есть, и быть настолько здоровыми, насколько это вообще возможно в их возрасте.
– Так, значит, ты все-таки настоящий экстрасенс?
– Конечно. При тебе же Беляева поставил не только на ноги, но и в строй!
– Ну, он вроде как сам выздоровел…
– Сам он уже полгода как помер бы, там все было очень серьезно.
– Если это правда, то можешь при мне хоть всю партию матом крыть, я никому ни полслова.
– И зря. Мне-то ничего не будет, а к тебе начнут относиться с подозрением. И вообще, вон на том блоке светодиод мигает красным, а должен зеленым. Держи тестер и каждые пять секунд транслируй показания, а я полез туда.
Нештатная работа блока считывания магнитной памяти (да, тут была и такая, на трех с лишним тысячах ферритовых колечек, перевитых проводами) стала последним, что мне пришлось исправлять. А потом от меня требовалось только по очереди тестировать блоки и убеждаться, что все прекрасно работает. В процессе чего я сначала насвистывал, а то как-то незаметно начал напевать:
– Земля в иллюминаторе, Земля в иллюминаторе…
– Что это ты поешь, никогда такого не слышал? – удивился Юрий.
– Да вот, пытаюсь между делом песенку сочинить, – опомнился я. – Пока застрял на первой строчке. Может, подскажешь рифму?
– Как там у тебя – Земля в иллюминаторе? Ну, например, летим к такой-то матери.
– Отличная рифма, но, по-моему, ее лучше использовать немного иначе. Скажем, «как сын грустит о матери».
В общем, к концу условного дня мы с Юрием смогли сочинить песню до конца. Одному-то мне заниматься таким бесстыжим плагиатом было бы неудобно, а в соавторстве с первым космонавтом – оно вроде как и ничего.
Глава 26
Я даже не подозревал, что встречать нас соберется столько народа, но быстро сообразил – они же сбежались на Гагарина. Уже начиная от Лумумбария, то есть Университета дружбы народов, встречающие стояли вдоль Ленинского проспекта сплошной стеной и не в один ряд.
Юрий, получивший за полет генерал-майора, был в парадном мундире, а я, как и положено сотруднику органов, – в штатском. Мне, кстати, звания не подкинули, я как был, так и оставался майором.
С Верой мы сразу после посадки договорились по телефону, что встречать меня она не поедет, а я, естественно, сразу по окончании торжественных мероприятий еду домой. Пережили три недели разлуки, как-нибудь переживем и еще несколько часов. Хотя, конечно, так надолго мы не расставались с момента возвращения Скворцова из армии.
Юрий ехал на месте рядом с водителем, причем, естественно, стоя, и почти всю дорогу с рукой у козырька. А я – сзади. Так нас разместили для того, чтобы не очень бросалась в глаза разница в росте – мои метр восемьдесят пять против его метра шестидесяти пяти.
– Зря, – улыбнулся Юрий, когда ему об этом сообщили, – пусть бы народ порадовался, до чего дошла наша советская наука. Уже таких здоровенных лбов в космос запускаем и, главное, ухитряемся их еще и вернуть оттуда.
Полет для него все-таки не прошел бесследно – сразу после посадки он и ходил неуверенно, и вид имел довольно бледный, то есть кровь отливала от головы. Но быстро пришел в себя, а я вообще благодаря неусыпным трудам Антонова чувствовал себя почти нормально. Единственное, сила земной тяжести поначалу показалась мне несколько чрезмерной, как будто я вернулся не на родную планету, а на какой-нибудь Сатурн.
– Да, твой аутотренинг – это вещь, – с долей зависти сказал Гагарин, когда мы только выбрались из «Союза». – Научишь?
– Попробую, но вообще-то тебе уже поздновато, начинать надо в детстве. Я вон жену, тогда еще невесту, начал учить с четырнадцати лет, и все равно оказалось поздно, она вроде научилась, но немного не тому.
Ну да, я ее учил управлять организмом, а она в конце концов научилась как-то прозревать будущее. Еще бы только понять, какое именно из возможных, и станет совсем хорошо. Как говорится, ученица превзошла учителя.
– Так вы что, с детства знакомы?
– Ага, с пятьдесят восьмого года были соседями по коммуналке. А в шестьдесят четвертом договорились пожениться, как только Вере позволит возраст.
– Да, с женами нам обоим здорово повезло, не так уж часто такое бывает.
На банкете в Колонном зале Леонид Ильич меня подколол:
– Вот так-то, Витенька, сам все насчет наград Брежнева в том мире иронизировал, а у тебя тут теперь золотых звезд аж в два раза больше, чем у меня.
– Вот за это вас и уважаю, – кивнул я, а сам подумал, что действительно эту тенденцию надо как-то преодолевать, а то на пиджаке скоро свободного места не останется. Хорошо хоть звезды разные, а то ведь дважды Героям положен бюст на родине, еще небось позировать бы заставили. Но все-таки здесь, как и на пути от Внукова, основное внимание было приковано не ко мне, а к Гагарину. Его, вон, опять какая-то кинозвезда поймала и целует. Неужели Гурченко?
– Она самая, – подтвердил Антонов, – но ты ему не завидуй. Вот я, например, абсолютно не завидую.
В общем, все не так плохо, решил я и приналег на форель, запивая ее «Боржоми». Эта минералка была одним из немногих продуктов, которые почти не отличались в двадцатом и двадцать первом веках, и поэтому навевала светлые воспоминания о будущем.