Читать интересную книгу Обрученные судьбой (СИ) - Струк Марина

— Ну почему же дурость? По глазам ведь ответ вижу. Сына бы спасала. Как и любая мать, выбрала бы сына, а не мужика. Так почему же тут мужика выбираешь?

— Нет у меня выбора нынче, Лешко, потому и в толк взять не могу, о чем ты речь ведешь, — Ксения вырвала узду из его пальцев. Или может, он отпустил ее, решив дать ей волю? — Вон смеркается уже. Так до двора по темноте ехать будем, а я себе шею свернуть не хочу. И волков дразнить тоже.

— Знать, готова рискнуть и сыном своим, и животом отца, — с явной горечью в голосе проговорил Лешко ей в спину, когда она объехала его и направила Ласку медленным шагом в сторону деревни. — Он ведь не пощадит пана Юрася, когда правда вскроется. Я бы не пощадил…

— Ты — не он! — отрезала Ксения, так резко повернувшись к нему, что серьги больно ударили по щекам, а косы взметнулись вверх. — Доле об этом! Поехали к дому! А не желаешь, то доброй тебе дороги, Лешко!

Она хлестнула Ласку и пустила ту в галоп. Морозный ветер ударил в лицо, стал студить слезы, навернувшиеся на глаза. Ныла ссадина на левой щеке — видно, крепление одного из камней серьги поцарапал нежную кожу.

Надо будет осмотреть дома серьги внимательнее при свете свечи, не дай Бог камень расшатался. Ксения очень любила эти украшения, что привез ей как-то на православное Рождество Ежи вместе с гребнем, выполненном в том же виде — диковинные птицы с длинными пышными хвостами, усыпанные самоцветами. Дорогой подарок, да и надевать его некуда, но он так пришелся по сердцу Ксении, что она все же доставала его из ларца — нравилось ей, как блестит в ее золотых волосах разноцветный хвост птицы, как сверкают серьги в ушах. Ох, не потерять бы ни единого камня из украшений!

Лешко скоро нагнал ее, но более не произнес ни слова, и она молчала, погрузившись в свои мысли. Так, в полной тишине и прошел остаток пути. Они въехали в деревню, когда сумерки уже сгустились над землей, опустился зимний вечер, а маленьких окошках мелькали едва видные с улочки огоньки сальных свечей или лучин. Но окна панского дома были темны, а на дворе никого не было видно.

— Вот черти! — выругался на холопов Лешко. Попрятались в тепло домиков на заднем дворе, даже не подумав покараулить возвращение пани хозяйки, чтобы лошадь у той принять. Зато у него появилась возможность помочь Ксении спуститься с Ласки: скользнуть пальцами по ее стану, и дальше по спине, ненадолго, но прижать к своему крепкому телу ее стройную фигурку. А потом разглядел при скудном свете полумесяца на темном небе ссадину на ее щеке, ласково коснулся кончиками пальцев ее нежной холодной от мороза коже.

— Касенька моя! — прошептал Лешко и, вспомнив, как когда-то горячо целовал ее здесь, на это самом дворе, и она не менее страстно отвечала тогда, склонился к ее губам. Ксения угадала его порыв, отвернула голову, позволяя его рту скользнуть по ее скуле.

— Не надо! — так же прошептала она. Но он не сразу выпустил ее из кольца своих рук, постоял некоторое время прислонившись лбом к ее голове, глядя на ее профиль. Она хмурила брови недовольно — любой, кто выглянет сейчас во двор увидит их объятие, а лишних разговоров Ксении не хотелось. Она и так уже была на языках у многих — стройная всадница на белой лошади с самострелом за спиной и без полотна рантуха на голове, будто следуя новомодным правилам королевского и магнатских дворов.

— Я подожду, — тихо проговорил Лешко. — У меня еще много дней впереди…

Она не стала задерживаться, когда он отпустил ее, подобрала длинные юбки и чуть ли не бегом направилась к крыльцу. Но едва отворила дверь в сени, как замерла, как вкопанная, расслышав какой-то странный звук.

— Лешко? — крикнула Ксения в темноту двора, борясь с желанием пойти взглянуть, что там за углом дома, куда повел лошадей Лешко. Тот откликнулся быстро:

— Скользко, пани Катаржина. Едва не упал я…

И она направилась с легким сердцем дальше, в гридницу, а оттуда не к себе, в комнатку Збыни, судя по всему, которая уложила спать Андруся подле себя, как делала обычно, когда Ксения задерживалась у Эльжбеты — вдруг пани останется на ночлег на то дворе.

Позднее она будет спрашивать себя, отчего ей не показалось все происходящее вокруг странным, отчего не пришли подозрения, а в груди не вспыхнула тревога, как должно быть в такие моменты. Во дворе ни единого холопа, а обычно они, дожидались либо в гриднице, либо в поварне, следя в окошко, чтобы не пропустить приезда пана или пани и принять у тех поводья. Темнота и тишина в доме, словно все легли спать, едва сумерки опустились на землю. И «пани Катаржина», как назвал ее Лешко, стоя за углом дома с лезвием сабли у горла. Он редко за последние годы называл ее так, а вот нынче назвал, словно давая ей знак, умоляя разгадать его намерение и быть осторожной.

Но Ксения этого не поняла, думая только о ссадине на щеке, что горела огнем в этот момент, то ли с мороза, то ли оттого, что кровила до сих пор, а может и от прикосновения пальцев Лешко. Она прошла в комнатку Збыни, поглядела, что спит та уже, накрывшись одеялом чуть ли не с головой.

Андрусь лежал возле нее, у самой стенки, под отдельным одеялком, том самом, что когда приготовила тому Эльжбета на рождение и с которым до сих пор не желал расставаться, несмотря на то, что с трудом уже помещался под ним. Вот и ныне, натянув на плечи одеяло, он обнажил розовые ступни, которые ласково сжала ладонь матери. Теплые… но надо бы носки все же на ножки, подумала Ксения после, поворачиваясь к образам на полке в углу и крестясь. Потом она поправила одеяло на сыне, укрывая его ножки, ласково вороша его волосы, аккуратно, чтобы не разбудить. Она позднее перенесет его к себе, когда смоет с лица грязь и кровь, когда уже будет готова ложиться в постель.

В ее спальне было темно, лампадка у образов еле горела, совсем не давая света, и сердце Ксении сжалось впервые за время, проведенное в пустом доме. Не приведи Господь, погаснет совсем! Дурной знак то, ой, дурной. Надо будет, как Андруся переносить будет, растолкать Збыню да попросить, чтобы масла та добавила. Потом снова опустила глаза с образов к тонкому пламени свечи, что держала в руке, аккуратно, стараясь не погасить невольно его, поставила свечу на скрыню. После достала из уха дорогую серьгу, внимательно рассмотрела ее, поднеся чуть ли не к пламени. Сальная свеча — не восковая, давала мало света, и Ксении не удалось найти никого изъяна в серьге ныне, отоложила в сторону, чтобы проверить ту при свете дня.

Затем решила взглянуть на свою ссадину, до сих пор обжигающую щеку, достала из верхнего ящика скрыни зерцало на длинной ручке. В отражении за ее спиной что-то мелькнуло, и Ксения резко обернулась к постели. Зерцало выпало из ее ослабевшей ладони, с глухим стуком ударилось о деревянный пол, но она даже не взглянула на него, не в силах оторвать взгляда от темных глаз, что смотрели на нее в упор.

— Здрава будь, — сказал на ее родном наречии Владислав. А потом добавил тихо, с явным нажимом. — Моя драга…

Глава 55

Световой день невыносимо медленно клонился к концу с тех пор, как он оказался в этой спальне. Так медленно, что он уже успел досконально изучить каждую деталь этой небольшой комнатки — небогатую обстановку, образа на полке в углу за еле горящей лампадкой, небрежно брошенное на постель платье из темно-синего сукна, разные женские мелочи на поверхности скрыни — деревянный гребень, маленькую шкатулку из меди, украшенную сканью, лента для волос.

Он аккуратно трогал пальцами каждую из этих вещей, словно надеясь уловить кончиками тепло ее пальцев, которое должны хранить ее вещи. Но нет — они были холодны и безлики, как те, что он когда-то уничтожил в комнате замка. И ни малейшего намека на личность той, которой они принадлежали. За исключением разве что маленького образа Богородицы, стоявшего среди прочих на полке, такого знакомого ему, немого свидетеля истинности того, что несколько дней назад разбило его мир на осколки.

Два дня, а ему казалось, что прошла целая вечность. Так и тогда, когда вез ее тело в свои земли, чтобы придать его земле. Те дни ему тоже казались бесконечными, ведь горе и боль, захлестнувшие его тогда, вырвали его из земной жизни на время, остановили его сердце, как прекратило биение ее. Хотя нет, только его сердце потеряло свою способность биться как раньше, ведь та, о ком он думал ныне, жива и здравствует. Именно эта весть так нежданно обрушилась на его голову два дня назад.