Читать интересную книгу Морок - Олег Мизгулин

— Чего?! Чего идёт смотреть?

Пора… Всё равно уже не страшно…

Дверь, скрипнув, распахивается, и яркий свет заставляет зажмурить глаза.

— Люся!!!

— Люсик! Заинька! Ну что ты там находишь, в этих подвалах и кладовках? Тебе разве не страшно?

Папка глядит так смешно. Совсем как удав из «38 попугаев» Но он добрый папка и удав тоже. Она смеётся.

— Страшно, папка! Ещё как! Только эта страшность такая сладкая…

Добрый удав задумчиво поднимает бровь, но уже через секунду улыбается.

— Ладно, иди! Страшнолюбка маленькая…

Ей четырнадцать и её пробуют в первой фотосессии. Фото, где она сидит, улыбается… Стоит, улыбается… Полулёжа, на корточках и даже в прыжке везде её улыбка. «Очень миленькая фотогеничная мордашечка» — Заявляет по её душу коллегиальный муж, цензор и критик всей фотороссыпи. Другие более или менее авторитетные члены жюри разделяют его точку зрения. Люся — чудо как свежа и хороша! Девичьи бугорки, ставшие приметными за какие-то четыре месяца, кокетливо оттягивают верх пухового джемпера. Но главное не подростковые изменения. Главное — её открытая как весна улыбка, с легким прищуром взгляд, смешная чёлка с отбившимся локоном налево. Очарование юности…

А вот и следующий эпизод. Ей восемнадцатый годок. Рост её составляет всего лишь метр семьдесят четыре, но не без помощи всесильного отца, Людмила успешно лавирует в модельном бизнесе. Изящные каблуки компенсируют недостаток роста, а природное обаяние и улыбающиеся ямочки позволяют оставаться в верхних рядах рейтинга. Но что она без победы и вот те, пожалуйста!

— Объявляется победитель первого регионального слёта участниц конкурса «Мисс Изящество». После напряженной борьбы между конкурсантами в пятом финальном туре, на пьедестал первого места восходит очаровательная Людмила Дементьева. Встречайте-э-э!!!

Людмила сознает, как тяжело зарабатывается слава. Она рада. Но плёнка (а Люся-то знает, что видит кинопленку своей жизни) неожиданно делает отступ на девять минут назад. За кулисы.

— … Ну-у, коллеги, я вас умоляю… Конечно, Вишкина! Какие могут быть сомненья?! — Трубный голос принадлежит тучному мужчине в матовых очках с глубокими залысинами. Это приятель отца, но судя по реплике, его судейские симпатии сейчас в аккурат не на Люсиной стороне.

— Вишкина — Продолжает другой, — разумеется, шедевральна! Я бы ей два первых места отдал, но… Тут есть но.

— А в чём дело? — Интересуется с залысинами. — Какое ещё но?!

— Деликатное но! Не забывайте, друзья мои, с какого стола наше предприятие кормится.

— Да-да! Есть такой моментик — Соглашается со вторым третий, седовласый господин с аккуратно ровненькой бородкой. Его Люся тоже частенько наблюдает рядом с отцом.

— Часть вливаний, и огромную к тому же, нам дует банк, который в ведении Аркадия Юрьевича. — Продолжает седовласый член жюри. — Своих же оборотных средств нам едва ли хватит погасить долги за двулетнюю аренду и услуги московских визажистов. Грустно, коллеги, но бизнес наш до сих пор хлипок и зависим от наших спонсоров.

— Вот именно! — Подтверждает второй, который обозначил «но». — Модельное агентство «Дефиле» в самом зените своего восхождения. Через год-другой можно понатыкать филиалы по всем регионам. Встать на самостоятельные рельсы. А сейчас… Юрьич может разочароваться. Потерять интерес к делу, где имя дочери не в первых строках.

— Людмила? Дочь? — С залысинами ошарашен. На него насмешливо поглядывают партнёры.

— Ну, тогда… Конечно. Нет, я не против! Но… господа хорошие, следующие наборы будут оценивать другие люди. Художники, поэты, музыканты…

— Дорогой вы наш! Тогда это уже не будет политика. Художники, поэты не связаны с Юрьичем, им подлизывать нет нужды. А мы учредители. Должны просчитывать любые нюансы… Вишкину оценят, не сомневайтесь! А пока, если для всех все очевидно, давайте объявлять…

— … вательная Людмила Дементьева. Встречайте-э-э!!!

Голос крикуна оглушителен в колонках. Зал взрывается аплодисментами. Плёнка возвратилась на исходную. Семнадцатилетняя Людочка глотает слёзы умиления и с пьедестала первого места наклоняется, чтобы принять цветы и награду. Рядом, на втором месте стоит длинноногая секси Настя Вишкина. Старшегодка и красотка с претензиями. Она улыбается, но сквозь улыбку проскальзывает тень недоумения. Сейчас с высоты лет и глядя со стороны, это видно крайне отчётливо.

Горечью обжигает сознание недвусмысленности. Боже, какая она дура! Обманщики… Папины подхалимы, лизоблюды! Всегда она считала победы выстраданными, заслуженными в честной борьбе, а тут… В тот вечер победила не она и даже не Вишкина. Победил папин толстый кошелёк. Сволочи… Обида гложет, разъедает, туманит. Она потом, помнится, перехватит ещё пару побед в двух, уже не таких помпезных, конкурсах. И судить будут действительно не жуки, а люди творчества. Люди компетентные и далёкие, чтоб подлизывать кому-то зад. Только победа та считалась первой и оказалась на поверку фальшивой. Липовой. Воистину говорят: определённые вещи лучше не знать, не ведать. Тайный спор, сокрытый от неё когда-то в далекой юности, в жизненной плоскости, здесь как на духу был вскрыт и преподнесен всевидящим оком подсознания. Горько… Какие ещё сюрпризы в рукаве у этой киноплёнки? Люся СМОТРИТ и ВЕДАЕТ, что наблюдает. Это не сон и не явь. По ту сторону разума подсознание высвечивает тёмные места, извлекает из сумрака и паутины то, что не коснулось, обошло сердце эмоционально. То, что не было отжито и пережито как следует тогда, а те теперь, пожалуйста… Извольте попереживать!

Я готова. Я морально готова. Что дальше… А дальше плёночка не найдя вероятно подводных рифов в этапах дальнейшего становления Люсиной жизни, возвращается к её шестнадцатилетию. Ясно… Кафе «Встреча». Тот самый роковой день. Роковой для Веры и страшный для неё, Люси. Их столик — угловой. Мельтешат лица одноклассниц. Улыбки, подарки, поздравления… Только странно, звук будто бы исчез вовсе… Пропал? Да, исчез, и пленка мотает чуть быстрее, чем надо. Не ускоренно, а едва быстрее. Словно Люся попала на немое кино своей жизни, разница лишь в том, что и в немом кино действо сопровождается аккордами пианино. А здесь… Безголосые шевелящиеся губы, немой смех, неестественно вычурно быстрые движения. Всё как в экспрессивных работах синематографа, только абсолютное беззвучие. И нет даже трескучего шума мотающейся пленки. А цвет не исчез, хотя приглушенно серые тона, невыразительный контраст… А вот и Вера. Проходит. Усаживается у окна. Вид показательно равнодушный. Словно пришла сама по себе. Но Люся знает, какая буря у неё внутри, какая лавина. Трагически сомкнутые губы, редко бросаемый взгляд в их сторону — это уже палитра, где есть место и обиде и желанию объясниться. Ах, Вера, Верочка, ну почему наша чёрствость эквивалента беде? Если бы я знала… Странно и удивительно! Глядя на возрожденные страницы, Люся не испытывала сейчас щемящего надсадного чувства в груди. Не было заламывания рук, крика и посыпания пеплом головы. Люся смотрела грустно и отстраненно спокойно. Как на совершившейся факт её жизни, непоправимую летопись, где дан урок, получен ответ и всё вроде бы ясно. Было, свершилось, знаю… На экране немого кино тем временем разворачивались последние сцены трагедии: вот Вера бьёт сумочкой Сурикову, вот в отчаянии бежит. Вот бегут за ней все… Вдруг пришло понимание, отчего нет звука и полноты голосов. Голоса — это боль. Они отзвучали. В сердце, в памяти, в душе. Отболели… Вера её отпустила, а значит забрала с собой эмоции, все струны до последнего. Осталась только эта кинолетопись, сухая и не более. Вишневая «девятка» тормозит поздно, пытается вывернуться, избежать столкновения. Тщетно… Предопределено. Спасибо, Вера, что не слышу того кошмарного стука. Стука тела, сминаемого тонной железа. Я носила этот стук долго. Спасибо, Верунчик, что простила! Вот и всё… Вопят немые рты. Распахиваются дверцы автомобилей. Собираются зеваки. Вот и всё… Трехмерная немая действительность не рвётся как в кинозале, однако вздрагивает и сужается невероятно в границах, словно водосток воронкой утягивает воду и… Глаза возвращаются к языкам пламени, что пляшут в магическом камине. Огонь. Неистово яркий и не естественно холодный. Это он вызвал исподние видения. Комната, помещение, барак, та субстанция, куда они вошли, не имеет стен и пространственных далей: потолков, углов, площадей, закутков. Нет ни контуров, ни очертаний. Нет даже сумерка, что встретил зрение изначально. Глаз не охватывает ничего, поскольку ничего и не нет в этом мнимом бараке. Люсю окружает молочно матовый свет, густой-густой, сильнее, чем туман. И в этом свете существует всего два плана: каменка-печь и спина существа, что стоит к ней спиной.

Люся не вертела головой, да и не хотелось. Здесь в потузеркальном канале не было нужды выражать действия физически. Всё постигалось порами ума, шлюзами сознания и догадками подсознания. Она знала, что группы рядом не увидит, хотя стоят ребята совсем недалеко друг от друга. В шаге. СОКРЫТЫ. Да, сокрыты. Плотными шторами морока. Каждый в своём колодце. В своей глубине. В своей памяти.