В эту ночь в небе над ним сияла не тысяча, а гораздо больше звезд – но не звезд влюбленных. Никакого тебе мягкого сияния Млечного Пути. Здесь, в миле над уровнем моря, звезды выглядели резкими и жестокими, миллиардом дыр в черном бархате, осколками льда, наколотыми Богом. Над Боулдером сверкали звезды человеконенавистников, и раз уж они сияли, Гарольд считал себя вправе загадывать на них желание. «Загадаю я желанье, знаю я, что загадать. Чтоб вы все подохли…»
Он сидел молча, откинув голову назад, эдакий размышляющий астроном. Волосы Гарольда отросли еще сильнее, но теперь он их регулярно мыл и аккуратно расчесывал. И от него уже не шел запах гниющей в газонокосилке травы. Даже прыщей стало меньше, и они заметно поблекли, потому что он отказался от сладостей. А тяжелая работа и долгие прогулки позволили немного согнать вес. В последние недели он несколько раз проходил мимо отражающей поверхности, а потом в удивлении оглядывался, словно видел в ней полнейшего незнакомца.
Он поерзал. На коленях лежала толстая книга в синем переплете из кожзаменителя. Гарольд прятал ее под каминной плитой. Если бы кто-то нашел эту книгу, ему бы пришлось покинуть Боулдер. На золотом листке на обложке красовалось слово «ГРОССБУХ». Это был дневник, который Гарольд начал вести вскоре после того, как нашел дневник Фрэн. И уже заполнил аккуратным, четким почерком шестьдесят страниц, от края до края. Никаких красных строк, один монолитный абзац, ненависть, выливающаяся на страницы, будто гной из кожного нарыва. Он никогда не думал, что в нем так много ненависти. Вроде бы теперь потоку следовало иссякнуть, но, похоже, он только набирал силу. Как в старом анекдоте: «Почему земля у последнего рубежа Кастера[163] стала белой? Потому что индейцы все прибывали, и прибывали, и…»
И почему он ненавидел?
Он выпрямился, словно услышав этот вопрос со стороны. Трудный вопрос, справиться с ним могли немногие, избранные. Но разве Эйнштейн не говорил, что в мире только шесть человек в полной мере понимают смысл формулы Е = мс²? А как насчет уравнения в его черепе? Относительность Гарольда. Скорость разочарования. Он мог бы заполнить в два раза больше страниц, чем уже заполнил, становясь все более непонятным, все более заумным, пока наконец сам не заблудился бы в своем внутреннем часовом механизме, даже не приблизившись к заводной пружине. Он, возможно… насиловал себя. Так ли? Во всяком случае, близко к этому. Непотребный и беспрерывный акт содомии. Индейцы все прибывали и прибывали.
Вскорости он намеревался покинуть Боулдер. Через месяц или два, не позже. После того как найдет способ свести счеты. А потом отправится на запад. И, добравшись туда, откроет рот и выскажет все, что ему известно об этом месте. Расскажет, что происходило на публичных собраниях и, что более важно, о чем говорили на закрытых заседаниях. Он точно знал, что его выберут в комитет Свободной зоны. На западе его встретят с распростертыми объятиями, и он будет достойно вознагражден тем, кто стоит там у руля… Этот кто-то не положит конец его ненависти, нет, но предоставит для нее достойное транспортное средство, «кадиллак-ненависть», «страхдорадо», длинный и черный. Он, Гарольд, сядет в него и покатит на восток вместе со своей ненавистью. Он и Флэгг разметают это жалкое поселение, как муравейник. Но сначала он сведет счеты с Редманом, который солгал ему и украл его женщину.
Да, Гарольд, но почему ты ненавидишь?
Нет, у него не было удовлетворительного ответа на этот вопрос, разве что дополнительная подпитка для ненависти. Это был честный вопрос? Гарольд думал, что нет. С тем же успехом можно спрашивать женщину, почему она дала жизнь дефективному ребенку.
На протяжении короткого периода времени, часа или мига, он рассматривал возможность отринуть ненависть. Произошло это после того, как он закончил читать дневник Фрэнни и понял, что она безвозвратно влюблена в Стью Редмана. Эта неожиданная информация подействовала на него, словно вылитая холодная вода на слизняка: заставила сжаться в комок, а не растекаться по листу или стеблю. В тот час или миг он осознал, что может просто принять этот факт, и осознание это приводило его в восторг и ужасало. В этот период времени он понимал, что может превратить себя в нового человека, в другого Гарольда Лаудера, клонированного из прежнего острым скальпелем эпидемии «супергриппа». Он чувствовал, более явственно, чем остальные, что такое Свободная зона Боулдера. Люди стали не такими, как прежде. Эта общественная структура маленького города не походила ни на одну из тех, что существовали в доэпидемической Америке. Люди этого не видели, потому что в отличие от него не могли взглянуть на происходящее со стороны. Мужчины и женщины жили вместе, не испытывая никакого желания официально узаконить свои отношения. Целые группы людей жили вместе маленькими сообществами, коммунами. Драк практически не было. Они находили способы ладить друг с другом. И что самое странное, никто из них не задумался над глубинным теологическим смыслом этих снов… и самой эпидемии. Боулдер, по существу, был клоном общества, листом настолько чистым, что никто не осознавал этой первородной чистоты.
Гарольд ее чувствовал… и ненавидел.
Далеко за горами находилось еще одно клонированное существо. Обрез черной злокачественной опухоли, одинокая бешеная клетка, взятая от умирающего трупа прежней политики, представительница карциномы, которая поедала прежнее общество живьем. Одна-единственная клетка, но она уже начала делиться и производить другие бешеные клетки. Для прежнего общества это была обычная борьба, здоровые ткани отбивали набег злокачественного пришельца. Но здесь для каждой индивидуальной клетки вставал вопрос, древний, очень древний вопрос, впервые возникший еще в Эдеме: ты съешь яблоко или оставишь его в покое? Там, на западе, они уже ели яблочный пирог. Там собрались убийцы Эдема, темные фузилеры.
И он сам, полностью осознавая, что свободен в выборе, отверг эту новую возможность. Ухватившись за нее, он бы просто убил себя. Призраки всех унижений, выпавших на его долю, хором выступили против. Его убийственные мечты и честолюбивые замыслы сверхъестественным образом ожили и спросили, неужели он может так легко их забыть. В новом обществе Свободной зоны он мог быть всего лишь Гарольдом Лаудером. Там он мог стать принцем.
Злокачественная опухоль тянула его. Темный карнавал с чертовым колесом, огни которого вращались высоко над черной землей, с аттракционами, заполненными такими же выродками, как он сам, с главным павильоном, где львы жрали зрителей. Его манила эта нестройная музыка хаоса.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});