если бы царская империя не была так ослаблена политически в результате войны и революции 1905 года, она, вероятно, не была бы готова в 1907 году разделить азиатские сферы влияния с британцами. Более того, если бы русским и англичанам не удалось достичь такого соглашения, паника турецких офицеров в Македонии по поводу того, что великие державы собираются расчленить Османскую империю, была бы менее выраженной и не послужила бы окончательным сигналом к восстанию.
Хотя в евразийских революциях не было эффекта домино, различные силы действовали с осознанием того, что в их время в мире существовал целый ряд революционных возможностей. Они также знали недавнюю историю своих стран. Конституция 1876 г., которую младотурки стремились реанимировать, была вырвана у тогдашнего султана "молодыми османами" в правительстве и на государственной службе. От этих предшественников младотурки унаследовали идею о том, что кардинальные перемены должны исходить от просвещенных представителей элиты. В Китае тайпины уже не служили образцом для подражания в преддверии 1911 года, но революционные активисты помнили о двух более поздних инициативах: неудачной попытке части чиновников в 1898 году склонить двор к амбициозной программе реформ (движение "Сто дней реформ") и Боксерском восстании 1900-1901 годов, которое оказалось неспособным выдвинуть какие-либо конструктивные идеи. Если первое было примером движения, социальная база которого была слишком мала, чтобы навязать перемены, то второе означало бурный выход народного гнева, не суливший просвещенного национализма.
В той или иной степени евразийские революционеры были знакомы с европейскими революциями. Молодые османы 1867-78 гг., состоявшие из ориентированных на реформы интеллектуалов и высших государственных чиновников, восхищались Французской революцией (но не Террором), и в этом младотурки впоследствии последовали их примеру. Основные труды европейского Просвещения, например, работы Руссо, были переведены на ряд азиатских языков. Американская революция была в Китае более популярна, чем Французская; историческая литература о ней издавалась на китайском языке. Большинство интеллектуалов рубежа веков особенно благосклонно относились к энергичной политике модернизации сверху, подобной той, которую проводил Петр I в России. Еще более важной моделью, как для Китая, так и для Османской империи, была Япония эпохи Мэйдзи. Здесь просвещенная элита сделала страну богатой и сильной без излишнего кровопролития и показала цивилизованный облик, который произвел впечатление на Запад. Китайские революционеры видели свой образец отчасти в политических институтах Центральной Европы и Северной Америки, отчасти в их апроприации ("азиатизации") по образцу японских, хотя и не во всех деталях. Младотурки тепло относились к Японии, особенно потому, что она только что нанесла тяжелое поражение России, врагу османов; они внимательно следили за революционным поворотом событий "по соседству" - в России и Иране, комментируя его в своей прессе. В обоих случаях народные выступления сыграли более значительную роль, чем предполагали младотурки в своих сценариях. События в России, в частности, убедили их в том, что прежняя младоосманская стратегия захвата инициативы внутри государственного аппарата сама по себе недостаточна.
Революции в Иране, Османской империи и Китае не были полным подражанием революциям на Западе и не были их взаимным копированием. Но это не означает, что они не желали учиться друг у друга. "Трансферы", хотя и не имели решающего значения, происходили снова и снова. Иранские рабочие на нефтяных скважинах Баку в российском Азербайджане привезли революционные идеи домой, в Тебриз. Китайская революция 1911 года пользовалась большой поддержкой среди состоятельных китайцев за рубежом, которые в США или европейских колониях в Юго-Восточной Азии познакомились с преимуществами сравнительно либеральной экономической политики. Такой процесс обучения порой был сопряжен с определенными трудностями. В марте 1871 г. японский принц Сайондзи Кинмоти из знатного клана Фудзивара прибыл в Париж для изучения французского языка и права. Он воочию наблюдал Коммуну, пробыл в столице Франции десять лет и вернулся домой с убеждением, что в Японии необходимо установить основные гражданские свободы, не подвергая себя опасности разнузданного народовластия. Друг Жоржа Клемансо, он много раз занимал посты министра и премьер-министра и стал одной из ключевых фигур либеральной правящей элиты Японии и самым долгоживущим старшим государственным деятелем в период стремительного подъема страны.
В квартете революций "конца века" российская была в некотором смысле особым случаем. Ее экономика была более развитой, чем в трех других странах, во многом благодаря модернизации, проведенной в 1890-х годах министром финансов Сергеем Витте. Только в России уже существовал промышленный пролетариат, способный обеспечить политическое представительство своих интересов. Ни в одной азиатской стране не удалось бы организовать такую демонстрацию, как 9 января 1905 года ("Кровавое воскресенье") в Санкт-Петербурге, когда 100 тыс. рабочих мирно прошли к Зимнему миру, чтобы вручить петицию царю. Расправа царских войск, которой закончился этот день, вызвала беспрецедентную волну забастовок по всей империи от Риги до Баку, в которых, по оценкам, приняли участие более 400 тыс. человек. Еще более масштабной стала всеобщая забастовка, которая с октября сосредоточила в себе волнения, нараставшие во многих регионах страны. Там, где еще не было достаточной промышленности, а железные дороги были настолько редки, что их паралич не мог нанести серьезного ущерба, другой доступной формой борьбы был бойкот, то есть забастовка лавочников и потребителей, уже доказавшая свою эффективность в Иране и Китае (где она продолжала практиковаться вплоть до 1930-х годов). Таким образом, хотя русская революция 1905 г. по своему социальному составу была более современной, чем параллельные движения в трех азиатских странах, в других отношениях она была достаточно похожа на них, чтобы сравнение было уместным. На самом деле сходства между этими четырьмя движениями не меньше, чем различий, и даже там, где есть расхождения в их предпосылках и национальных путях, сравнительный подход может помочь выявить их более четко.
Деспотизм и конституционализм
Все четыре революции были направлены против автократий старого образца, которых никогда не было в Западной Европе. Традиционные правовые ограничения власти не были полностью отсутствующими в России и Азии, но их сила там была гораздо слабее; дворянство и другие землевладельческие элитные группы никогда не были достаточно сильны, чтобы противостоять абсолютной власти правителя в условиях, сравнимых с западноевропейским (или японским) феодализмом. Положение монарха в соответствующих политических системах было менее открыто для оспаривания, чем положение Людовика XVI и тем более Георга III в Англии. Теоретически это были деспотии, в которых последнее слово оставалось за правителем, и он не обязан был считаться с парламентом или собранием сословий. Однако практика не всегда была полностью произвольной. В большей степени, чем в других системах, она зависела от личных качеств сидящего на троне человека. Султан Абдулхамид II наиболее полно соответствовал западному клише "восточного деспота" последнего