Он открыл сундук в углу и вытащил предмет, лежавший на самом верху на сложенной одежде. Еще вчера, когда Маррон сам перетряхивал и укладывал одежду рыцаря, этого предмета в сундуке не было.
Это был меч с ножнами белой кожи, украшенными серебряным наконечником. Рукоять обтянута такой же кожей; головка эфеса и перекладина выложены сталью. Меч походил на "Джозетту" сьера Антона, казался дорогим, но не был ничем украшен. На нем не было ни одного драгоценного камня, которые Маррону приходилось видеть на оружии других рыцарей.
- Возьми. Обнажи клинок.
- Сьер...
- Маррон, послушание является первой обязанностью не только брата искупителя, но и оруженосца. Возьми меч.
Маррон взял меч. Тот устроился у него в руке уютно, словно теплый зверек, и выскользнул из ножен так, будто только и мечтал об этом. На длину руки по обеим сторонам клинка шла гравировка, заканчивавшаяся чем-то вроде гребешка. В комнате было не слишком светло, и разглядеть рисунок можно было, только подставив меч под солнечный луч, а это было слишком близко к сьеру Антону.
Маррон заметил, что меч был чуть короче и гораздо легче "Джозетты", - и как же приятно было держать его в руке! Маррон едва дотронулся до лезвия, как из пальца закапала кровь - а ведь прикосновение было самым легким, на какое он только был способен. Маррон сунул палец в рот, рассмеялся и быстро проделал пять больших и семь малых позиций подряд, хотя мгновение назад совсем не собирался. Потом он щегольски вдвинул меч в ножны, с щелчком отпустил рукоятку и отвел кровоточащий палец подальше от незапятнанных белых ножен.
- Сьер, это слишком... слишком...
- Слишком хорошее оружие для неотесанного мужлана вроде тебя? Вероятно. Однако ты еще можешь подучиться. Нет, ты обязательно всему научишься, я сам за этим прослежу. Я возлагаю на тебя некоторые надежды, Маррон. Встань снова в позицию.
Меч с шелестом появился из ножен чуть ли не раньше, чем Маррон дал своему телу приказ обнажить оружие, и клинок снова зашелестел в воздухе, зашептал, когда Маррон стал в первую позицию - "локти сюда, колени вот так, руку повыше"; это был голос его дяди, всегда звучавший в голове у Маррона при работе с мечом, - потом резко перевел меч во вторую позицию, сделал выпад, переходя в третью...
- Не так.
Голос сьера Антона заставил Маррона замереть в полуприседе с вытянутым вперед мечом. Он ждал, что сьер Антон поступит так же, как дядя - коснется его тут и там, исправляя, нажимая и подтягивая, - но не понимал, что он сделал не так. Маррону казалось, что его позиция идеально выстроена от кончиков пальцев до острия его прекрасного меча.
- Встань.
Маррон медленно выпрямился. Сьер Антон держал в руках "Джозетту" и ее взмахом приказал Маррону вернуться к стене.
- Стойка у тебя неплоха, но ты слишком резко двигаешься, тратишь слишком много сил. Ты должен перетекать из позиции в позицию. Не хватайся так за меч, пусть он сам ведет твою руку. Научись доверять своему мечу. Вот так...
Он проделал то же, что и Маррон, но его движения были точны и пластичны одновременно, словно па танцора. Маррон попытался подражать ему, был остановлен и поправлен; попытался еще раз с тем же результатом, а потом еще, и еще, и еще...
К тому времени как Маррон сумел без запинки выполнить переход от первой большой к седьмой малой позиции, он весь взмок и чувствовал, что вот-вот задохнется. Юноша посмотрел на съера Антона и увидел на его лице улыбку.
- Неплохо. Не такой уж ты и олух деревенский, а, фра Маррон? Тебе еще немало предстоит потрудиться, но ты не опозоришь свой меч в бою.
При этих словах по спине Маррона пробежал холодок. Нахлынули воспоминания. Он уже был в битве, он опозорил и себя, и свой клинок...
- Сьер Антон, я... простите меня... но я предпочел бы не попадать в бой.
Меч упал на пол, и Маррон не глядя потянулся за ножнами.
- Почему?
Крики ребенка заглушали все вокруг. Маррон яростно потряс головой, безуспешно пытаясь заглушить их.
- Работа, которую нас заставляют делать, не стоит того, - резко произнес юноша с горечью в голосе.
- Работа?.. Подними меч и отдохни, Маррон. Вот так, правильно, положи его на сундук и садись. - Сьер Антон первым уселся на меха, покрывавшие постель, и похлопал по одеялу рядом с собой. - Иди сюда.
Маррон неохотно повиновался. Он запустил пальцы в пропотевшую шевелюру и закрыл ладонями глаза, пытаясь прогнать проносившиеся в голове видения.
- Так, а теперь расскажи, что за работу вас заставили делать.
Сьер Антон терпеливо дождался рассказа Маррона и молча выслушал историю о деревне еретиков, о призывах фра Пиета, о сумасшедшей бойне на солнцепеке. Маррон не утаил ничего: ни того, как впервые использовал дядин меч - старая женщина бежала, спотыкаясь, прочь, а меч косо вошел ей в спину, - ни последнего эпизода - как он окровавленными руками вырвал младенца из рук мертвого отца и взмахнул маленьким тельцем, словно играя с ним. Вот только конец у игры вышел слишком страшный. А потом юноша неловко рассказал о том, как преследовали его во сне и наяву воспоминания о содеянном; как ему виделась ржавчина на дядином мече, как слышался крик ребенка - слышался в свисте ветра и в тишине, в пении и криках, а иногда даже в песнопениях монахов во время службы.
Выслушав рассказ, сьер Антон помолчал какое-то время. Маррону показалось, что рыцарь едва сдерживает отвращение, и это ничуть не удивило юношу.
Однако в конце концов рыцарь положил руку ему на плечо и крепко стиснул его, чего не делал на протяжении всего долгого урока.
- Ты рассказывал это своему исповеднику? - спросил он.
Неужели он не слушал, неужели не понял?
- Он там был.
Потому это все и случилось...
- Я имею в виду... Впрочем, нет. Дурацкий вопрос, извини. Знаешь, Маррон, в мире случается многое, и помешать этому не в твоей власти. Иногда ты не можешь не участвовать в событиях, иногда они происходят с тобой, иногда ты их приносишь. Здесь, в Чужеземье, это случается особенно часто. Здесь мы ближе к Господнему оку, и это не всегда благо. Гнев Господень касается нас не реже, чем Его мир; и он может вызвать безумие - на время. Недолгое молчание, чуть слышный вздох...
- Когда мне было четырнадцать лет, мой отец приказал повесить целую семью. Это были крестьяне-катари, они жили в нашем поместье и не желали верить в Господа. Таких бывает по нескольку сот в каждом поместье. Помилование, дарованное им Конклавом, защищает их, но не их святилища. Такое святилище было в той деревне, но мой дед не трогал его, говорил, что так катари будут послушнее. Потом дед умер, и мой отец, куда более ревностный в вере, святилище разрушил.
В деревне жила старинная и почтенная семья - если допустить, что почтенность и бедность могут жить вместе. Той же ночью мальчишка из этой семьи прокрался в усадьбу и поджег нашу часовню. То ли ради мести, то ли ради справедливости. Он стоял в отблесках огня и проклинал нас, пока один из стражников не застрелил его. Отец был очень зол на стражника - наверное, он хотел предать язычника медленной смерти, чтобы умилостивить Господа. Тело он приказал швырнуть в огонь, а на следующее утро повел нас в деревню - меня, моего брата и дюжину человек, взятых на всякий случай. Вся семья была повешена. Все девятеро, от старого деда до младенца.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});