— А ты говоришь с йоркширским акцентом, между прочим!
— Потому что я из Йоркшира!
Декстер пожал плечами:
— Я должен использовать всякие словечки, чтобы завоевать симпатии публики.
— А как насчет моей симпатии?
— Я все понимаю, но лишь ты одна из двух миллионов человек не смотришь мое шоу.
— Ах, теперь это твое шоу?
— Шоу, которое я веду.
Она рассмеялась и снова уткнулась в книгу. Спустя некоторое время Декстер снова заговорил:
— А ты правда не смотришь?
— Что?
— Меня по телевизору? «зашибись!»?
— Ну, может, пару раз видела. Включала как фон, когда разбирала счета.
— И как тебе?
Она вздохнула:
— Не в моем вкусе, Декс.
— Но скажи честно…
— Я в телевидении ничего не понимаю…
— Просто скажи, что думаешь.
— Хорошо. По-моему, посмотреть твое шоу — это все равно что час простоять под прожектором, слушая крики местного алкаша, но как я уже говорила…
— Можешь не продолжать. — Он посмотрел в книгу, потом опять на Эмму: — А я?
— Что ты?
— Я, по-твоему, хоть чего-то стою? Как ведущий?
Она сняла очки:
— Декстер, поверь, ты лучший ведущий молодежного телевидения в нашей стране, и учти, я такими словами не бросаюсь.
Он гордо приподнялся на локте:
— Вообще-то, мне больше нравится называть себя журналистом.
Эмма улыбнулась и перевернула страницу со словами:
— Уверена в этом.
— Ведь сама посуди, это же и есть журналистика. Я готовлю программу, пишу сценарий интервью, задаю все нужные вопросы…
Она задумчиво подперла подбородок:
— О да, кажется, я видела твое аналитическое интервью с Эм-Си Хаммером. Очень остросоциальный, провокационный репортаж…
— Заткнись, Эм…
— Нет, серьезно, то, как тебе удалось расспросить Эм-Си Хаммера о самом сокровенном — его музыкальном творчестве и о том, где он берет такие штаны… Это было… неподражаемо.
Он замахнулся на нее книжкой:
— Заткнись и читай дальше! — Откинувшись на спину, он закрыл глаза, Эмма взглянула на него и, увидев, что он улыбается, тоже улыбнулась.
Близился полдень, Декстер спал, а Эмма тем временем увидела издали их остров — серо-голубую гранитную массу, возникающую из самого чистого моря, какое ей когда-либо приходилось видеть. Ей всегда казалось, что такой воды не бывает, что это все обманка, существующая лишь в туристических проспектах и созданная при помощи фильтров и линз, однако сейчас перед ней было именно такое море, сверкающее на солнце и изумрудно-зеленое. На первый взгляд остров казался необитаемым, не считая десятка домиков цвета кокосового мороженого, ползущих вверх по холму от гавани. При виде всего этого сна поймала себя на том, что тихо смеется. До сих пор все ее путешествия были неудачными: до шестнадцати лет каждый год она и ее сестра дрались в фургончике в Файли,[16] пока их родители накачивались спиртным, глядя на дождь из окна. Это продолжалось две недели — своего рода жестокий эксперимент с целью выяснить, что будет, если поселить много человек на ограниченном пространстве. Во время учебы в университете она с Тилли Киллик ходила в походы в Кернгормские горы[17] — шесть дней в палатке, пропахшей супами из пакетика. Она отправлялась в каждый такой поход в веселом настроении, предвкушая, что отпуск окажется настолько ужасным, что будет даже смешно, — однако он оказывался просто ужасным и ничуть несмешным.
Теперь же, стоя у ограждения и глядя на уже четко вырисовывающиеся очертания города, она начала понимать, в чем смысл путешествий: никогда она еще не чувствовала себя так далеко от прачечных-автоматов, двухэтажного автобуса, везущего ее в направлении дома, и тесной комнатушки в квартире Тилли. Тут даже воздух казался другим, причем не только на запах и на вкус — это словно была другая природная стихия. В Лондоне воздух был мутным, как запущенный аквариум, в который нужно вглядываться, чтобы что-то рассмотреть. Здесь же все было ярким, отчетливым, чистым и прозрачным.
Она услышала щелчок затвора фотоаппарата и, обернувшись, увидела, что Декстер опять ее снимает.
— Я ужасно выгляжу, — машинально сказала она, хотя, возможно, это было не так. Декстер встал у нее за спиной, взявшись за перила по обеим сторонам от ее талии:
— Красиво, правда?
— Ничего, — ответила она и не смогла вспомнить, когда чувствовала себя счастливее.
Они сошли на берег — впервые в жизни она действительно сошла на берег — и тут же окунулись в водоворот причальной суеты. Обычные путешественники и бэкпекеры пытались выторговать лучшую цену на жилье.
— А теперь что?
— Найду нам какое-нибудь жилье. Ты подожди в том кафе, а я за тобой приду.
— Только чтобы там был балкон…
— Да, мэм.
— …и вид на море. И письменный стол.
— Постараюсь. — Шлепая сандалиями, он зашагал к толпящимся на пристани туземцам.
— И не забудь! — крикнула она ему вслед.
Он обернулся и посмотрел на нее. Эмма стояла у начала волнореза, придерживая широкополую шляпу; легкий ветер дул прямо на нее, отчего четко обозначились линии ее тела под летним голубым платьем. Она больше не носила очки, а на груди у нее были веснушки, которых он раньше никогда не замечал, и розовая кожа, исчезающая под воротом платья, стала золотистой.
— Не забудь про правила, — сказала она.
— А что с ними?
— Нам нужны две комнаты. Понял?
— Конечно. Две комнаты.
Улыбнувшись, он продолжил путь. Эмма посмотрела ему вслед, затем оттащила два рюкзака вдоль волнореза к маленькому открытому кафе, где гулял ветер. Порывшись в сумке, она достала ручку и блокнот — дорогой, в тканевом переплете. Ее путевой журнал.
Открыв блокнот на первой чистой странице, она задумалась, какую бы умную мысль или наблюдение записать. Но ничего не приходило в голову, кроме слов «все хорошо». Все было хорошо, и ее переполняло новое и незнакомое чувство, что именно здесь ей положено быть.
* * *
Декстер и хозяйка стояли в центре полупустой комнаты: белые оштукатуренные стены, прохладный каменный пол и больше ничего, кроме огромной двуспальной железной кровати, маленького письменного стола со стулом и засохших цветов в горшке. Он прошел сквозь двойные двери со ставнями и очутился на большом балконе, окрашенном в цвет неба, с которого открывался вид на залив. Это было похоже на какую-то потрясающую сцену.
— Вы сколько человек? — спросила хозяйка, довольно привлекательная женщина примерно тридцати пяти лет.