Читать интересную книгу Славута и окрестности - Владимир Резник

Скажи. А ты была готова повернуть этот ключ? Ты была уверена, что это сделаешь? Если ты уже знала, что твой мир будет уничтожен — ещё не уничтожен, но точно будет — ты готова была в отместку уничтожить врагов, чужой мир, ну и всё человечество заодно? Ведь ты же понимала, что это конец всему? Всем.

Старуха ответила не сразу. Сама, не спрашивая, налила себе и Алексею. Одна, не приглашая его, выпила.

— Да. Была готова. На сто процентов готова.

Алексей выпил вслед за ней и, хоть его ещё не спросили, тихо подтвердил:

— И я был готов.

— То есть весь наш мир, человечество и я живы только потому, что с обеих сторон сидели вот такие, — Джошуа запнулся, поискал слово, не нашёл и продолжил после паузы, — как вы, готовые его уничтожить?

— Какое, интересно, определение крутилось у него на языке, — подумал Алексей. — Хорошо, что парень сдержался.

9

Они там ещё остались: пили, разговаривали, а мне стало неинтересно, и я ушёл. Сел на ступеньки. На крыльце, что выходит во двор. Айк сразу вылез из будки, хвостом завилял. Я достал сигарету, которую стащил из пачки у русского, пока он ходил за кофе. Закурил, закашлялся и выкинул. Я редко курю. Если только в компании, заодно, чтобы не выделяться. У нас в классе многие парни курят. Айк, дурачок, сначала кинулся за ней, потом понял, что этим не поиграешь и вернулся. Когда я доставал сигарету, из кармана вывалилась картонка. Та самая, что выдал мне толстый Магнус, на полигоне, с надписью «Я повернул ключ». Айк крутился передо мной, зазывал играть. Щенок же, глупый совсем ещё. И я пошёл за ним, а потом он отстал, а я шёл всё быстрее и быстрее, дальше в тёплую темноту пустыни, уже забыв про него. Я шёл, плакал и рвал на куски, рвал, рвал проклятую бумажку на мелкие клочья, а Айк плёлся за мной сзади и тихо поскуливал.

Последнее слово

Под утро ему приснилось слово «астролябия». В последнее время ему часто, почти каждую ночь, снились, всплывали из тёмных, бездонных глубин, в которые он проваливался во сне, какие-то странные слова — именно слова, а не понятия или картины. Всплывали, как пузыри на поверхности болотной застоявшейся воды, и, если он не успевал проснуться и записать их в блокнот, который держал на столике у кровати, — лопались, и потом он весь день мучился, безуспешно пытаясь их вспомнить. Это были чудные и незнакомые ему слова. Откуда, как попали они в его сны? Однажды это оказалась какая-то стыдливая и почему-то розовая «минипея», потом приснилось жирное, солидное и уверенное в себе слово «палимпсест»… и вот сейчас «астролябия». Почему астролябия, зачем? В обеденный перерыв он пошёл в библиотеку и в толковом словаре посмотрел, что это такое — яснее не стало, как не становилось и ранее, после того, как он узнавал смысл увиденных во сне слов.

Он записал и само слово, и его значение в тонкую школьную тетрадку с таблицей умножения на обороте зелёной обложки, которую тайком взял из пачки, приготовленной для дочери-третьеклассницы, и вписывал туда все приснившиеся слова с подробными объяснениями. Иногда слово имело по два, а то и по три значения, как, к примеру, «хорология», с которой он долго мучился, не понимая, какое из значений имел ввиду неведомый адресант, и внёс в тетрадь все три. Однажды ему пришло в голову, что это может быть какое-то сообщение, что кто-то пытается таким образом связаться с ним, передать ему что-то очень важное — что, может, его, именно его, выбрали для долгожданного контакта. А может, это кто-то шлёт ему сигнал бедствия, и нет у несчастного другого способа передать свой крик о помощи, кроме как пробравшись в его сны? Он выписал слова на отдельные карточки и долго тасовал и выкладывал их на столе, пытаясь выстроить в предложение, пытаясь найти между ними связь, вытащить скрытый, заложенный смысл. Ничего не получалось. Мозаика не складывалась в картину. Ни в порядке, в котором эти слова проникали во сне в его мозг, ни в самих этих словах не было никакой системы. Это могли быть термины из совершенно разных областей науки, имена древнегреческих героев или название деревни на триста человек в заброшенной китайской провинции. Единственно, что объединяло эти слова — это то, что он их не знал. И не просто не знал, но и маловероятно, что мог когда-то и где-то даже случайно услышать. Началось это совершенно неожиданно, в ночь под новый год, и без всяких на то видимых причин. Он и пьян-то не был — так, выпил немного шампанского. Он не запомнил, не записал тогда самое первое слово и это мучило его — может, он упустил что-то важное, что могло быть ключом, прояснить смысл всего последовавшего после. Зато слова, которые он успевал записать и находил их значения, уже не пропадали — они оставались в его памяти навсегда. Вот только было непонятно — зачем? Когда и в какой беседе из тех, что могли случаться в его тихой размеренной жизни рядового служащего в унылом провинциальном городке, мог он выказать своё знание цидиппид? Кому мог рассказать, как прекрасны их прозрачные тела, как грациозно двигаются их длинные изящные щупальца в бездонной и беспроглядной тьме океана? Как мгновенно выстреливают они свои тентиллы в беспечную жертву, как впиваются в её обречённую плоть клейкие коллобласты, подтягивая добычу к ждущему жадному рту. С кем мог обсудить прозрения андрогина Тересия или хиральную симметрию глюонов? Бесцельность нового знания тяготила его.

Жена сначала посмеивалась, потом крутила пальцем у виска, советовала сходить к врачу, потом, окончательно удостоверившись, что это не связано с другой женщиной (для этого она дважды проследила за ним, дойдя до читального зала) плюнула и перестала обращать внимание на мужнины странности. Но время шло, и тетрадок становилось всё больше. Уже не сотни, а тысячи и тысячи карточек заполняли обувные коробки, превращённые в картотеку, выползали причудливым узором на стены, где он по-прежнему пытался, выстроив их, в каком-то логическом, как ему казалось, порядке, добраться до сути, раскодировать сообщение. В какой-то момент ему почудилось, что он близок к разгадке, что изощрённо, по кабалистически упрятанный смысл послания вот-вот откроется. И он испугался. Сорвал со стены все карточки, стёр соединявшие их стрелки, соскрёб знаки Булевой логики, даты и пояснения. Разложил всё обратно по ящикам картотеки и затаился.

Выросла и уехала, поступив в столичный институт, дочь. Как-то раз, ещё до того как жена всё-таки ушла, не выдержав конкуренции с разрастающейся картотекой и заполнившими квартиру словарями, она уговорила его сходить в церковь, в надежде, что молитва или что-то столь же чудотворное, подсказанное местным попом, сможет исцелить его от напасти. Преодолевая неловкость, он выбрал момент и зашёл в храм будним днём, когда в полутёмном, сладковато пахнущем помещении, кроме него оказались только две тихие старушки, жгущие свечки за упокой чей-то души. Он побродил по залу, вспомнил названия всех архитектурных элементов, всех священных предметов и даже частей облачения священника, потом ему стало скучно, и он совершенно забыл для чего сюда зашёл.

В картотеке накопилось уже больше десяти тысяч слов. На это ушло тридцать лет: по одному слову в день, каждый день, изо дня в день. Ему пришлось систематизировать слова и по времени их появления, и по отрасли, к которой эти понятия относились, а, учитывая многозначность некоторых из них, это увеличило картотеку в несколько раз. Зато в его голове был полный порядок: новые слова, получив своё объяснение, ложились в нужную ячейку памяти и могли быть легко найдены и извлечены, если бы в них случилась нужда. Да только нужда всё никак не возникала. А вот картотека разрослась и заняла уже почти целиком единственную, оставшуюся у него после развода, комнату. Остальную площадь занимали кровать и словари — их не хватало. Многих слов, особенно из квантовой физики и других новых областей науки, в прежних словарях