затуманены, полны неразрешенных чувств. — Все знали, что он дурачился. Это было ужасно.
— Но ваши родители остались женаты, — думаю я вслух.
— Моя мать уехала на ферму. Когда она вернулась, мы все притворились, что этого никогда не было. Шесть месяцев творога и персиков. Мой отец подарил ей теннисный браслет с сапфиром, но он соскальзывал с ее запястья. Она похудела на тридцать фунтов.
— А потом вы сбежали в Голливуд, — говорю я. — Сколько вам тогда было лет?
— Девятнадцать.
— Но вы так и не простили своего отца по-настоящему. — Опять же, я предполагаю, но готова поспорить на ее ответ. — А как насчет вашего брата? Он чувствует то же самое к вашим маме и папе?
Она опускает рукав кардигана Кэмерон и начинает теребить свободную черепаховую пуговицу, которую заметила, слегка нахмурившись.
— Дрю всегда заботился о Дрю. Он не оглядывается. Мы никогда не говорим о тех днях.
— Верно, — говорю я, вообразив себе это. — Когда вы переехали сюда из Лос-Анджелеса, вы вообще перестали работать актрисой. Такой всегда был план?
Она деревянно кивает.
— Моя работа занимала слишком много моего внимания, и папарацци всегда следили за нами, ходили в рестораны и на семейные прогулки. У нас никогда не было никакой личной жизни. Я думала, что быть здесь, наверху, будет лучше для всех нас. У Кэмерон была бы нормальная жизнь, и я, наконец, могла бы посвятить ей большую часть своего времени. — Я наблюдаю, как морщится ее лицо, пока она борется с жестокой иронией ситуации, чувством вины и раскаяния. — Что, если Кэмерон взывала о помощи, а я просто не могла этого видеть?
Боль в ее глазах ужасна. У меня есть желание утешить ее, а также разбудить. Сейчас есть над чем поработать.
— «Что, если» заведет вас в очень темную дыру, Эмили. Кэмерон нужно, чтобы вы были сильной. Вы поможете мне?
— Я постараюсь.
— Эмили, у вашего мужа роман? Это то, из-за чего вы ссорились?
Ее лицо неподвижно и невозмутимо, как лед, но я чувствую, как страх исходит от ее тела жесткими, твердыми волнами. Внутри она воюет сама с собой из-за того, как много нужно раскрыть.
— В Лос-Анджелесе есть женщина, — наконец отвечает она. — Его ассистент в «Парамаунт». Она не первая.
— Мне жаль. Мне нужно ее имя.
— Почему? Вы же не думаете, что она имеет к этому какое-то отношение?
— На данный момент мы должны следить за всем.
— Трой просто…, - она качает головой. — Он переживает трудные времена.
— Эмили.
— Да?
— Хватит об этом. Хватит оправдывать его.
— Мне очень жаль. Я даже не знаю, что делаю это.
— Я знаю.
* * *
На столе Кэмерон лежит красная классная тетрадь на спирали с каракулями в форме звезд по всей обложке. Эмили открывает его и вырывает чистую страницу. Как только она записывает имя, она складывает страницу вдвое и протягивает ее мне.
— Это может быть трудно, некоторые вещи, которые мы собираемся изучить. Также некрасиво, — говорю я ей, — но я верю, что даже самые суровые истины лучше, чем не знание.
Она выглядит хрупкой, полной сомнений.
— Надеюсь, что вы правы.
Заправляя страницу в блокнот, я подхожу к большому прямоугольному окну, которое занимает половину длины стены, выходящей на север. Оно выходит на подъездную дорожку и ворота безопасности слева, а справа лужайка переходит в густые деревья. Жалюзи сделаны из прозрачной рисовой бумаги цвета экрю, гофрированной на системе шкивов. Когда я осторожно отодвигаю свисающие шнуры в сторону, что-то бросается мне в глаза. В нижней части экрана присутствуют крошечные царапины, достаточно тонкие, чтобы их можно было не заметить, если вы искали что-то другое.
— Кэмерон когда-нибудь убегала из дома таким образом?
— Я так не думаю. — Эмили подходит посмотреть, напряжение омрачает ее красивые черты. — Зачем ей это нужно было делать?
Когда я прижимаю большой палец к рамке экрана, он мгновенно поддается, выскакивая вперед. Кэмерон убирала экран не один раз, или это сделал кто-то другой.
— Что находится по другую сторону этих лесов?
— Прибрежная дорога. Может быть, в полумиле отсюда?
— Когда команда шерифа Флуда прочесывала территорию, они приводили собак?
— Да. Что происходит? Я в замешательстве. Вы пытаетесь сказать, что Кэмерон сбежала сама?
— Я не могу быть уверена, но это многое объясняет.
— Куда бы она пошла? Почему?
Я отвечаю ей не сразу, ожидая, пока найду нужные слова. Конечно, Эмили в замешательстве. Она была по большей части слепа к боли своей дочери, но, похоже, не понимает и своей собственной.
Она выросла, презирая отца только для того, чтобы выйти замуж за его точную копию. Она жалела свою мать, но стала ею. Добился ли в конце концов чего-нибудь ее полет в Голливуд? Да, она обрела славу, сыграв роль, которую миллионы людей любили и с которой отождествляли себя, но мне интересно, действительно ли она стремилась к неуловимой свободе от того, что оставила позади.
За годы работы детективом, особенно в «Прожекторе», я так много узнала о циклах насилия в семейных системах. Но циклы молчания могут быть столь же опасными… и они повторяются из поколения в поколение с поразительной последовательностью. Диета матери превращается в навязчивый контроль ее дочери над деревьями бонсай. Тайная вопиющая неверность становится безмолвным согласием, а затем пустотой. Кэмерон была подвержена всему этому. Серебряная ложка или нет, Эмили подпитывала свое бессилие.
— Не думаю, что вашу дочь похитили, — говорю я. Мои слова прямолинейны, и я делаю поспешные выводы. Но ни на что другое нет времени.
— Нет, — говорит Эмили так тихо, как будто говорит «да». Я поняла, что два слова никогда не живут так далеко друг от друга.
— Если Кэмерон у кого-то сейчас, я думаю, она его знает. Думаю, она пошла добровольно.
— 19-
— Ты в порядке? — спрашивает Уилл, когда мы возвращаемся в его патрульную машину, чувствуя неустойчивость моего настроения.
Я протягиваю ему сложенный