Мечты, разговоры, — ничего больше.
— О Майкл, разве мы не можем на самом деле уехать? Я выручу две-три сотни долларов, продав все те украшения, что мне подарил доктор. Ведь они — моя собственность…
Она прикусила губу. Не следовало упоминать о Бойльстоне. Лицо Майкла омрачилось. Она поторопилась закончить:
— Ты мог бы узнать насчет парохода, сколько это будет стоить…
— Да, да, — вяло обещал Майкл, — я… я спрошу у кого-нибудь.
И этим дело кончалось. Зельда знала, что ничего Майкл не сделает. За ним стояла мать, распоряжавшаяся его жизнью… Его мать — и Бойльстон! Она-то могла, когда придет время, освободиться от последнего, но Майкл не в силах освободиться от влияния матери.
8
Лето медленно вступало в свои права. Сырой май сменился дождливым июнем. Дождь, дождь — без конца дождь. Зельда не замечала погоды, не замечала ничего и никого, кроме Майкла. Только бы видеть его хоть два-три раза в неделю — и пускай будет лето или зима, солнце или ливень, ей все равно. Бойльстон был очень занят, так как в городе свирепствовал грипп. Сам он тоже не избег этой болезни. Днем он ездил по больным, а ночи проводил у себя в отеле.
Был вторник. По вторникам Зельда и Майкл встречались и до вечера проводили время вместе. Зельда поджидала его в читальне, каждую минуту поглядывая на часы. Он всегда приходил позже ее, но она этим не тяготилась: так радостно было смотреть, как он входит, снимает шляпу, как его лицо расцветает, видя ее, как он спешит подойти, взять ее руку. Милый Майкл! Часто, думая о нем, она ощущала щемящую боль в сердце.
Сеял дождик и мимо окна читальни, у которого сидела Зельда, двигались ряды зонтиков, блестевших от воды. Зельда дрожала от сырости, ноги и руки у нее заледенели. Она не сводила глаз с девушки за стойкой и думала о ее жизни, о часах, проводимых регулярно здесь на службе, о регулярном заработке. За столом неподалеку другая девушка, студентка, списывала что-то из толстой книги. Три года тому назад она, Зельда, тоже была такой. А кажется, будто прошло не три, а тридцать лет с тех пор!
Половина четвертого. Майкл опаздывал, как обычно. Она снова принялась думать, что будет с ними обоими. Ах, если бы его мать умерла! Но нет, она молода и здорова. Если бы она, Зельда, была уверена в Майкле, она решилась бы потребовать, чтобы он выбрал между ними двумя! Но она хорошо знала Майкла. Он неспособен к решительным действиям. Компромиссы казались ему легче, чем твердое «да» или «нет». Бедный! Жизнь не станет щадить его! Ах, если бы ей можно было посвятить себя заботам о нем, защищать его!.. Она нужна Майклу, ужасно нужна! Рано или поздно умрет мать — и что будет с ним тогда?.. Как глупо со стороны миссис Кирк препятствовать ему жениться на единственной из всех девушек, которая была бы для него идеальной женой, такой, какой она только могла желать для сына.
В глубине души Зельды жила уверенность: она предназначена Майклу судьбой. Она может дать ему больше, чем он ей. У нее было все, что недоставало ему: смелость, решительность, сила воли, бесконечное терпение и способность к самопожертвованию в любви. Майкл, любящий, нежный и милый, был артистом не только по профессии — он не был создан для жизненной борьбы. Мать избаловала его, всегда грудью закрывая от лишений, помогая ему стать тем, чем он стал. Но Зельда даже недостатки его любила. Он слаб, — зато она сильная, и ей больше ничего не нужно, только бы ей позволили быть ему опорой, какой была до сих пор ему мать. Таков уж Майкл: люди всегда будут его баловать и нянчиться с ним. Люди, да. Но жизнь? Жизнь — жестока, требовательна, неумолима.
Три четверти четвертого. Тревога начала закрадываться в душу Зельды. Майкла все не было. Когда часы показали четыре, она медленно поднялась и, с трудом передвигая ноги, направилась к выходу.
На следующий день ни строчки от него. Но она все-таки снова пошла в читальню в обычный час их встречи и сидела там, надеясь, что он вот-вот войдет. То же повторилось и на второй, и на третий день. Майкл не приходил и не присылал вестей.
Это было тяжелым ударом для Зельды. Серая тень заволокла ее жизнь. Бойльстон с беспокойством замечал, как дрожат ее руки и губы, как туп и неподвижен ее взгляд. Она не слушала, не замечала его, он для нее как будто не существовал, и только, когда он осмеливался дотронуться до нее, она с яростью дикой кошки обращала к нему сверкающие глаза и, стиснув зубы, судорожно сжимала кулаки.
Дни шли за днями. Дождь прекратился и солнечное сияние заливало золотом город. Холмы над бухтой зазеленели, улицы оживились и в корзинах продавцов ярко запестрели цветы. Парки наполнились нарядными гуляющими и няньками с детьми, по мостовой засновали переполненные автомобили.
В воскресенье днем ясная, солнечная тишина царила на пустых улицах. Обыватели уезжали отдыхать за город. Только стук одинокого экипажа раздавался порою на мостовой. Зельда, нарядно одетая, не торопясь шла по тротуару. Дойдя до угла Сакраменто-стрит, она остановилась со сжавшимся сердцем. Потом медленно перешла улицу, направляясь к маленькому домику. Вот уже и овощная на углу, потом забор, садик и, наконец, дверь, у которой она так часто звонила, приходя на урок музыки. Шторы опущены, все заперто. На окне записка: «Сдается с мебелью».
Она довольно долго стояла неподвижно, потом вдруг толкнула калитку… Среди темной зелени нашла несколько запоздалых фиалок, последним взглядом окинула все вокруг и медленно пошла обратно на Маркет-стрит…
Прошла неделя, тянувшаяся бесконечно. Доктор первый сообщил ей новость, обронил ее небрежно, мельком, как стряхивают пепел с сигары. Он читал газету, а Зельда накрывала на стол.
— А эта твоя старая учительница музыки, миссис Кирк, оказывается, уехала с сыном в Европу! Он будет там учиться живописи три года. Кстати, отчего ты забросила музыку? Я бы мог взять напрокат пианино, и было бы очень мило, если бы ты вечерком играла разные веселые вещицы для твоего старика. Ну, так как же? Улыбается тебе это, а?
Майкл знал все время, что он уедет, и боялся сказать ей! Он знал… и не сказал!
Теперь он напишет ей и объяснит все. Он будет просить у нее прощения и в нежных словах говорить о своей верности и вечной любви…
Но Зельда ошиблась. Он так никогда и не написал ей.
Часть вторая
Глава первая
1
Зельда подняла из мыльной воды свою единственную шелковую блузку посмотреть, отмылась ли грязь с воротника. Потом снова опустила блузку в воду и принялась тереть мягкую ткань. За спиной Зельды, обжигая затылок, пылал огонь в спиртовой печке, на которой грелся утюг. Капли пота покрывали лоб и шею и по временам струйками стекали между грудей. Сегодня был душный день, один из самых душных дней, какие бывают в Нью-Йорке.