Читать интересную книгу Лука - Станислав Шуляк

Честное слово, Лука, иногда у нас что-то такое бывает в Академии, что все в ней делается каким-то не таким. Причем, посмотришь: вроде все в ней такое же, как обычно, и, кажется, все и на своих прежних местах, но все-таки все получается не так, как следует. И еще вовсе нельзя сказать, что бы это было бы хуже, чем прежде, что бы это как-нибудь обременяло бы жизнь. Но хотя, конечно, ничего нет хорошего, когда что-то такое вдруг изменилось при тебе, а ты даже не знаешь, отчего это.

А потом посмотришь: и через некоторое время все снова делается самым обыкновенным и привычным. Все снова становится как прежде. И вот тогда думаешь: а кому это, интересно, могло понадобиться морочить окружающих при помощи непонятно изменяющегося естества. Может быть, Марку? Неискоренимому рецидивисту некоего насмешливого сознания? Специалисту его причудливого спорта недоверчивости? Вашему другу Марку? (Хотя это никоим образом не бросает тени на вас.) О, этот наш многорадужный, завлекательный красавчик Марк! Какой рефлективный характер! Сколь много самой разъедающей насмешки в каждом его непосредственном душевном движении! И кому-то он интересно в старости передаст свою эстафету глумления?

Плохо только, что мы сами забыли, какими мы должны быть. Мы носим в себе неестественный образ мира, который иногда даже ни единой чертой не совпадает с задуманным. Это дает возможность разным шатким пройдохам вносить в наше устройство настоящую тьму разнообразных фальшивых мотивов, словно нетрезвому трубачу, затеявшему насолить придирчивому дирижеру на одном весьма ответственном, глубоком выступлении. (Ну, хотя бы и Марку, он тоже с другими в сравнении не лучше.)

Прав все-таки ваш друг Марк, и черт бы побрал его природную рассудительность: чем меньше остается в мире любви (а ее точно все меньше), тем больше о ней сочиняется песен. О, он тоже известная фигура у нас в Академии. Он более всего известен в Академии своими сладостными чертами, своим несомненным и нескрываемым гедонизмом во взоре, хотя он и не старается никого обманывать своей вечной и бесполезной наэлектризованностью души. Я тоже был к нему всегда благорасположен из-за этого. Вот увидите, Лука, что сделается в нем в старости нечто маслянистое...

Не подумайте, впрочем, что я собираюсь расточать панегирики всем вашим друзьям, высокие панегирики. Дружба - есть одна из основных козней цивилизованного сознания, и ее потому так охотно содержат народы для своей особенной, злонамеренной, недобросовестной корысти.

Труды человека - есть его экзамены перед миром, пристальное разглядывание их позволяет водворить того на иную ступень достоинств, почтения и славы, и равнодушное время обычно подсовывают ему в строгие судьи, самому оттого уходя от необходимых заключений.

Не позволяйте, Лука, своим именем называть народу все непонятные метаморфозы, иногда полезно укрыться и за псевдонимом, хотя, конечно, никогда не следует уклоняться от действий осмысленных, признанных, достойных, уважаемых миром. Цель, несомненно, всякого руководителя высокого ранга - всяческую травинку мира, и даже самую последнюю из них, заразить своим способом мысли. Если способ хорош, то и всякой травинке польза, и всякая травинка воспрянет, и будет тогда в мире одно благодарное склонение.

Нам теперь хотя бы пока нужны каталоги, подробные перечни всех еще неиспользованных реальностей в мире; эти-то документы позволят нам при необходимости не упустить главного, даже если это самое главное хотя бы по чистой случайности затешется в них.

Какие же все-таки полезные насекомые - пчелы! Пчелы дают мед.

Да, Лука. Если вам как-нибудь в Пассаже придется рыть окопы в полу, то не ройте их слишком глубокими. Спасение не в глубине. Бывает, глубокий выроешь окоп, и все равно не спасешься. А бывает мелкий - и все равно не пострадаешь. Спасение иногда залегает на поверхности, и его, очевидно, разыскивают не там.

Самые бескорыстные советы - те, которые сулят нам наибольшие неприятности, ими-то подкрепляется все привычное недоверие мира. И если я что-нибудь и ценю теперь, так это какое угодно чудо, совершаемое в тишине, вдалеке от всех площадей, дворов и наивных восторгов, поодаль от торговых рядов, зазывал и рекламных агентов, которые все как будто светятся фальшивым светом, ведут жизнь мошенников и лицемеров, пожинают плоды своих надувательств. В состязаниях надувательств всегда побеждают умеющие надувать и себя самого...

Подумайте, Лука, не найдется ли у нас в Академии каких-нибудь свободных должностей для панков; точно ли сами они смогут позаботиться о себе, когда их устройство столь же непрочно, как и у всякого спелого одуванчика и зависимо от движения какого угодно незначительного, неожиданного, а порой, и невольного ветра. О, это действительный бисер жизни - панки! Они все совершенно незначительны, и почти незаметны глазу., и вот только не понятно, кто же ими - а заодно и всеми нами тоже - равнодушно и небрежно играет?!

Подпись: пок. Д.

Примечания к моей будущей "Божественой комедии" и план (попавшие сюда совершенно случайно. Вот просто даже не понятно, как они могли попасть сюда.).

... Все отвратительное, производимое людьми: и грязь (не та, которая, конечно, ногами месится по дорогам), и многочисленная, процветающая, необходимая пошлость, и недостатки (о, они-то подчас просто неосознанные достоинства), и бесчинства - разнузданные, нечеловеческие бесчинства, - и изощренные, обдуманные, сладостные преступления (ну на них я и вовсе не стану задерживаться, ибо все они перечислены в законах, в наших вопиющих, въедливых законах), равновозможные все наши человечности и зверства - все это во множестве расплодилось по миру, подобно мухам в жаркую погоду по-над нашей тучной ежедневной пищей; и что теперь проку в нашей пище, когда вся она засижена и безнадежно загублена этими безобразными мухами, и уже копошатся в ней белые, сытные, ненужные, прожорливые черви, и ее никогда не возьмет в рот даже самый небрезгливый из страждущих!

Черви - это произведение мерзости природы, которой тем больше всегда (я не только имею в виду природу), чем больше разума во вместителях ее.

Нам приблизительно известны механизмы образования веры - хитроумные, вечные механизмы, а всякий человек пишущий создает свою веру; число сторонников его веры зависит от его талантливости, от его умения быть обольстительным, убежденным, убедительным, от счастливой способности превосходно дурачить публику, хотя в наше время все верующие имеют такое свойство и замечательно его в себе еще и развивают (которое, кстати, показывает их людьми несомненно искушенными, непростодушными и развитыми): при самой беззаветной вере нынешний верующий всегда сохраняет и самое неприличное, непререкаемое, очевидное безверие. Человек теперь верит в Бога, к примеру, отлично сознавая при этом, что Того нисколько не существует. Сентенция становится знаменем веры. И - прекрасное свойство! А всеобщая ревизия становится теперь в мире высшим видом вероисповедания. И вот зачем еще только всякое безверие наивно пытаются обосновать доводами разума, как будто оно не такая же вера!

Бог с человеком втайне договорились, и, друг друга любя, потихоньку морочат друг друга...

Это, впрочем, все далеко не первые мои размышления о религии, и должен серьезно заметить, что эти - не самые мои иезуитичные, не самые сочные и завлекательные.

Напрасно только полагают Его неким администратором потустороннего порядка, напрасно считается, будто Он собственноручно вмешивается во все. Я ведь, когда прежде руководил Академией, тоже оставлял иное на произвол естественного природного течения, я тоже доверялся мудрости природы, направляющей действительность по своим естественным законам.

Причем, заметьте: я сознательно нисколько не отрицаю и не подтверждаю действительность факта Его существования (хотя бы и мог, безусловно, сделать это), ибо я теперь не хотел бы ни подрывать, и ни обнадеживать ничью привычную, бесполезную в обращении, созидающую все гармонии и равновесия веру.

Трудно, конечно, рассмотреть в этих моих отдельных, несовершенных примечаниях, гораздо даже более разрозненных, чем и все мои непродуманные скороспелые прижизненные экзерсисы, трудно рассмотреть в этих самых предварительных набросках, в этих приготовлениях духа, будущий, величественный, сладкоглавый, издалека заметный миру, необходимый умственный храм.

Несотворение храмов - есть нищета зодчества, и какому бы самолюбивому человеку, хотелось бы хотя и по окончании дней своих, по истечении прижизненных славословий - чрезмерных поручительств доброжелателей перед вечной жизнью - вдруг оказаться ненужным и неожиданным, бесполезным, законченным банкрутом?!

Поддерживайте самосбалансированной жизнь в Академии, Лука, и если уж кому-нибудь по наивности потребуются конфликты для диалектики, то их можно сочинить и самому с заведомо известными разрешениями. Тогда-то возможно сделаться даже и пророком мира, хотя это и не безусловный рецепт. (А диалектика - это точно ненависть ко всем отцам, их традициям и миру, презрение и страх перед нарождающейся неизбежной сильной молодостью, стремление ко всевозможным нарочным козням против ее будущего утверждения. Диалектика, она же - наибольшее бедствие в природе, насмешка над всяким созиданием, ибо делает всякое то поневоле бесцельным. Да, а всякая несостоятельность, она совершенно всегда должна быть теперь гордостью мира.)