Доктор Фелл с рассеянным видом рассматривал свою трубку и тяжело пыхтел.
– Я и сам точно не знаю, кто я такой. Кое-кто считает меня древней окаменелостью. Впрочем, мы действительно с вами встречались, генерал. Это было несколько лет назад. Вы помните Эллертона, натуралиста?
Рука генерала с сигарой замерла в воздухе.
– Интересным человеком был этот Эллертон, – задумчиво произнес доктор Фелл. – Он посылал своему приятелю в Швейцарию замечательные и очень сложные рисунки бабочек. Рисунки на их крылышках были выполнены с поразительной точностью они представляли собой копии планов минных полей Британии в проливе Те-Солент. Но к несчастью для него, для передачи условного текста ему приходилось несколько видоизменять латинские термины… Настоящее его имя было Штурма, кажется, он был расстрелян здесь, в Тауэре. В его смерти повинен я.
В горле доктора раздался клокочущий звук, по-видимому означающий тяжкий вздох.
– Был еще старый добрый профессор Роджерс, из Чикагского университета. Если бы он чуть больше разбирался в американской истории, которую он преподавал, думаю, я бы ни в чем его не заподозрил. Я забыл, как его звали, но он отлично играл в шахматы и имел привычку выпивать бокал одним махом. Мне было жалко, что он погиб. Он носил свою разведывательную информацию, записанную крохотными буковками на линзах его очков… А может, вы помните маленькую Руфь Уилисдейл? Я был ее дорогим отцом-исповедником. Она любила фотографироваться в Портсмуте на фоне новейших орудий; но я надеялся, что она не станет использовать их. Если бы она не застрелила того беднягу клерка только за то, что он влюбился в нее, я отпустил бы ее.
Помаргивая глазками, доктор Фелл смотрел на стальную стрелу.
– Но я должен был выполнять свой долг. Теперь я постарел. Хэдли очень настаивал на моем участии в расследовании дела Криппса, ноттингемского отравителя, и того парня Лоугенрэя с зеркальцем, вставленным в наручные часы; и делом Старберта я тоже занимался по принуждению. Но мне это не очень по душе. Кхе! Кха! Нет, не по душе!
Раздался стук в дверь. Рэмпоул, для которого все эти факты были открытием, тряхнул головой, возвращаясь в реальность.
– Прошу прощения, – произнес чей-то спокойный, чуть скрипучий голос. – Я стучал уже несколько раз, но мне не ответили. Вы посылали за мной, и, если не возражаете, я войду.
Рэмпоул раздумывал, чего ожидать от загадочного мистера Джулиуса Эрбора. Он вспомнил, как однажды сэр Уильям охарактеризовал его: «Сдержанный, очень образованный, временами саркастичный». Американец представлял себе высокого, худощавого и смуглого человека с крючковатым носом. Вошедший мужчина, который медленно стягивал перчатки и оглядывался с холодным любопытством, действительно был смуглым, и в каждом его жесте проглядывали сдержанность и аскетизм. На этом его сходство с воображаемым Рэмпоулом заканчивалось.
Мистер Эрбор был среднего веса, с уже намечающимся брюшком. Он был отлично одет, даже слишком элегантно: белая манишка из пике, маленькая жемчужная заколка в галстуке… У него было широкое лицо с густыми черными бровями и очки без оправы с такими тонкими стеклами, что казалось, они сливались с его глазами. От его внешности веяло терпимостью и притворной приветливостью. Выражение его лица, когда он увидел за столом доктора Фелла, можно было с точностью определить как удивленное, хотя ни один лицевой мускул не дрогнул – это с неподражаемой выразительностью передавалось всем его видом.
– Я обращаюсь к старшему инспектору Хэдли? – поинтересовался он.
– Добрый день. – Доктор Фелл дружелюбно взмахнул рукой. – Я веду расследование, если вы это имеете в виду. Присаживайтесь. Полагаю, вы мистер Эрбор.
Вряд ли доктор Фелл представлял собой внушительного полицейского, наводящего страх. Спереди его пальто было усыпано крошками табака и густо налипшей собачьей шерстью, да и сам лохматый и грязный эрдельтерьер вылез из-под стола и улегся рядом с его креслом, словно объясняя своим присутствием ее происхождение. В глазах Эрбора промелькнула настороженность. Но он медленно снял зонтик, висевший на согнутой руке, переложил его на другую руку, приблизился к креслу, внимательно осмотрел, нет ли на нем пыли, и уселся. Он аккуратно снял мягкую светло-серую шляпу, поместил ее на колени и замер в ожидании.
– Хорошо, – удовлетворенно произнес доктор. – Теперь можем начать. – Он извлек из кармана потертый портсигар и протянул его визитеру. – Курите?
– Нет, благодарю вас, – с учтивым поклоном отказался тот. Он подождал, пока доктор Фелл спрячет свой непрезентабельный портсигар, затем извлек собственный, серебряный, с искусной гравировкой, где лежали длинные и тонкие сигареты с корковым кончиком. Щелкнув серебряной зажигалкой, мистер Эрбор изящно поднес ее к сигарете и закурил, затем медленно и аккуратно убрал все это в карман.
Сложив руки на животе, доктор Фелл изучал Эрбора сонным взглядом. Казалось, его терпение бесконечно. Эрбор начал чувствовать себя неуютно и в замешательстве покашлял.
– Не хотелось бы вас торопить, инспектор, – наконец сказал он, – но хотел бы подчеркнуть, что сегодня меня поставили в весьма затруднительное положение, хотя до настоящего момента я без возражений подчинялся всем указаниям. Если вы скажете, что вас интересует, я буду рад помочь вам чем только смогу.
Он старался лишить эту фразу снисходительного смысла, но именно это старание и выдавало его истинное отношение к этому нелепому человеку за столом, так же не внушающему уважения, как и его портсигар. В ответ на тираду доктор Фелл коротко кивнул.
– Имеете какие-нибудь рукописи По? – спросил он тоном офицера таможни, спрашивающего о контрабанде.
Вопрос прозвучал так неожиданно, что Эрбор насторожился. Хэдли тихонько простонал.
– Простите? – вымолвил после минутного замешательства Эрбор.
– Имеете какие-либо рукописи По?
– Право, инспектор… – не нашелся что сказать Эрбор. Его смуглый лоб прорезала легкая складка. – Я не совсем вас понял. У меня дома, в Нью-Йорке, конечно, имеется некоторое количество первых изданий произведений Эдгара Аллана По, а также несколько его рукописей. Но вряд ли они могут вас интересовать. Насколько я понял, вы хотели допросить меня по поводу убийства.
– Ах, убийство! – Доктор Фелл безразлично взмахнул рукой. – Это не важно. Я не намерен говорить с вами об убийстве.
– Вот как? – удивился Эрбор. – А я полагал, что полицию оно должно интересовать. Однако это не мое дело. Могу вместе с Плинием заметить: «Quot homines, tot sententiae».[1]
– Нет, это не так, – резко возразил доктор Фелл.
– Простите?
– Это не Плиний, – раздраженно пояснил доктор. – Вы допустили непростительную ошибку. И если вы уж не можете обойтись без избитых цитат, постарайтесь хотя бы правильно их произносить. Звук «о» в слове «homines» является коротким, а в слове «sententiae» нет носового звука… Но не важно. Что вам известно о По?
В углу смятенно завозился Хэдли. Широкое лицо мистера Эрбора стало напряженным. Он промолчал, но весь его вид выражал озлобленность. Он окинул взглядом остальных присутствующих, слегка поправив очки. Казалось, он не знает, что сказать. Под его изучающим взглядом Рэмпоул постарался придать себе суровый вид, от души наслаждаясь спектаклем. Если мистера Эрбора нельзя было назвать типичным американцем, то, по меньшей мере, он был из тех сограждан Рэмпоула, которые всегда его раздражали и которых можно было описать только как окультуренных. Они стараются все видеть и понимать исключительно правильно. Они все делают только так, как положено. Их бесцветное, уверенное понимание искусства подобно их ухоженным домам и им самим, холеным и благополучным. Как только спускается на воду новый американский лайнер, они тут же занимают подобающее им место в гостиной и в ресторане. Они избегают ошибок и никогда слишком много не пьют. Словом, ни доктор Фелл, ни генерал Мейсон, ни сам Рэмпоул не могли бы составить компанию такого сорта людям.