Унофра отметил выданное в своих папирусах, и я взвалил корзину на плечи. Поднимаясь по лестнице, я думал о том, как одинок и беззащитен странник, оставивший дом свой, и землю, и город; поистине, в чужих краях он, словно испуганный мышонок под бычьим копытом. Но я не ощущал ни одиночества, ни страха, и это меня удивило. Потом я вспомнил, чт'о несу на спине, и возрадовался: со мною был мой бог, и это дарило уверенность и спокойствие.
Я направился к пристани, где поджидала лодка, спустился в нее и велел Брюху сесть у моих ног. Кормчий распустил парус, гребцы навалились на весла, плеснула о борт вода, и Фивы, великий Град Амона с тысячей храмов и дворцов, неторопливо отступил назад и начал таять в утренней дымке, пока не исчез совсем.
Был шестнадцатый день эпифи, второго летнего месяца.
В МОРЕ У БЕРЕГОВ СТРАНЫ СИН
Мангабат – опытный кормчий и знает каждую скалу, каждую бухту на этом побережье. Страна Син обширна, вдвое или втрое больше Дельты, но дика и почти необитаема. Горы, камни, пески, сухие долины и редкие ручьи… Гиблые земли, край света! Тут даже козам не хватает пропитания, а где не найдет пищи коза, там и человеку не место. Но люди здесь все же попадаются, дикий кочевой народец, который вытеснен более сильными племенами в эту глушь. Мы называем их хериуша, что значит «обитающие на песке». Никому они не нужны, ибо взять с них нечего, кроме драных шкур и грязных женщин. И в рабы они не годятся, так как не искусны в тех ремеслах, какие знают в Та-Кем со времени Снофру и Хуфу, столько лет, что самый искусный жрец не перечтет. В Та-Кем одни владыки сменяли других, возводились города и храмы, орошались земли, плыли в Пунт корабли, приходили завоеватели, и великие фараоны, отразив их натиск, шли с армиями на север, восток и юг, расширяя мир, подвластный Амону. Та-Кем менялся и рос, воевал и строил, а хериуша прозябали в ничтожестве. И будут прозябать во веки веков.
Говорили мне в Танисе, что хоть земля тут бесплодна, но сокрыты в горах богатства, небесный камень бирюза, который ценится дороже золота. Хериуша могли бы его добывать, торгуя затем с выгодой, но им до этого и дела нет, слишком дики и ленивы. Поэтому в шахтах, заложенных еще древними фараонами, прежде трудились роме и люди других племен, а сейчас те копи почти заброшены. Может, и не заброшены, но где они, известно лишь немногим, и в Танисе чужаку про это не скажут. Секретное дело! Но видел я, что возят в Танис бирюзу, и прирастает этим богатство Несубанебджеда. Крепко прирастает! Танутамон, госпожа его дома, при всякой нашей встрече была в бирюзовых серьгах и ожерельях чудной красоты.
Мангабат выбрал уединенную бухту, пришвартовав корабль так, чтобы с моря он был незаметен[33]. Хвалю его предусмотрительность! Не успели мореходы разложить костер, как дозорный, посланный на ближнюю скалу, замахал руками, а потом скрестил их над головой.
Мы с Мангабатом поднялись к корабельщику. Ладья Амона-Ра низко висела над морем, расплескав в обе стороны алые перья заката. Зной еще не сменился прохладой ночи, камень под ногами был горяч, и я пожалел, что увязался за кормчим без сандалий. Он, казалось, не чувствует этого жара; выставив голову над гребнем скалы, Мангабат всматривался в водную пустыню, словно ищущий добычи коршун.
Но добычей были мы сами, а коршун – целых три коршуна неслись вдоль берега, помахивая крыльями-веслами. Три разбойных филистимских судна проплыми мимо нас, и хотя за дальностью расстояния лица шердан[34] были неразличимы, я не сомневался, что десятки глаз обшаривают берег. Эти длинные узкие корабли двигались быстрее нашей торговой посудины, и весел по каждому борту было двенадцать против наших восьми. Ближний корабль прошел в трехстах локтях от скалы, служившей нам укрытием, два других плыли дальше, разрезая воду острыми носами. Я видел вооруженных людей, стоявших на переднем настиле, а на заднем – фигуры кормчего и его помощников, согнувшихся над рулевым веслом. На этих трех кораблях было не меньше сотни филистимлян.
– На запад плывут, к Дельте, – промолвил Мангабат, запустив пятерню в густую бороду. – Торопятся! Хвала богам, что в море мы с ними разминулись!
– Хвала Амону, – уточнил я. – В этом плавании он наша опора и защитник.
– Может, так, а может, совсем иначе, – с сомнением буркнул кормчий, провожая взглядом разбойные корабли.
– Ты о чем?
Мангабат поскреб в бороде – была у него такая привычка.
– Ун-Амун, ты провел в Танисе немало времени. Люди видели тебя, и кое‑кто знает, зачем ты послан в Библ. Или ты думаешь, что у сброда, который толчется в порту, нет ни глаз, ни ушей?
– Что мне их глаза и уши! Дело мне поручено секретное, и я никому о нем не говорил.
Кормчий насмешливо оскалился:
– Никому, кроме господина нашего Несубанебджеда, его супруги Танутамон, их вельмож и тех, кто им помогает в торговле. А у каждого есть слуги с языками в локоть… О твоем секрете, египтянин, знает весь Танис! Ну не весь, так половина.
Я решил, что он прав. Танис не Фивы, в этом городе полно шаси, хабиру, ливийцев, людей из народов моря, пришедших кто из пустыни, кто с Великой Зелени. Но всех, и роме, и чужаков, объединяют суетливость, любопытство и жажда богатств.
– Договаривай, раз начал, – сказал я Мангабату. – Повесил на грудь ожерелье, так и серьги надень.
– Знают, что послан ты в Библ за кедром, за деревом аш, но не ведают, сколько ты должен купить и сколько у тебя с собой богатства, – молвил кормчий. – Могут думать, что моя лоханка скоро треснет под грузом твоего золота и серебра… Большой соблазн! Верно, Якир?
Мангабат хлопнул по спине дозорного, и тот хищно ухмыльнулся. Был он в этот миг похож на павиана у кучи спелых фиников – только что слюна не капала.
«Хорош господин мой Несубанебджед! – подумал я. – Отправил меня в Библ с шайкой негодяев!» А вслух сказал:
– Значит, эти шерданы вышли в море, чтобы похитить сокровища Амона-Ра? Не будет им в том удачи! Кто хочет ограбить бога, познает вкус смерти на своих губах!
– У меня нет такого желания и у Якира тоже, – ответил кормчий и снова хлопнул морехода по спине. – Верно, Якир?
Мы спустились вниз, и Мангабат велел разложить костер в отдалении, под защитой скал. Ладья Амона-Ра коснулась моря и исчезла, погрузив мир во тьму. Костер разгорелся, и корабельщики сварили чечевичную похлебку, скудно заправленную маслом. Мы съели ее, запили водой с каплей вина и расположились на ночлег. Приятно чувствовать твердую землю, которая не подпрыгивает и не раскачивается туда-сюда! Но Брюхо, как обычно, спал на корабле, в обнимку с корзиной, в которой были спрятаны ларец и дом бога, охраняя то и другое. И, как всегда, он ныл – мало похлебки, мало воды, да и противно пить эту тухлую воду вместо пива, пусть даже жидкого. Воистину не человеческое существо, а пивной горшок! Я пообещал ему палки и добавил, что продам его в Библе жрецам Баала, которые жгут живых людей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});