Читать интересную книгу Россия никогда не сдавалась. Мифы войны и мира - Владимир Мединский

Владимир Мединский: На самом деле, здорово, что у нас есть музыкальный Государственный музей Гнесиных, где находится фантастическая коллекция редких и древних инструментов, бесценная абсолютно. Кстати, звезда может взять оттуда, поиграть, потом вернуть. И конечно, здорово, когда в стране аккумулируются… Они бесценны, и они только дорожают. Но, на мой взгляд, есть другие приоритеты. И главная цель министерства, которое отвечает все-таки за культурную политику, это определять приоритеты финансирования. У нас не настолько много денег, чтобы мы с одной стороны размазывали их тонким слоем по пирогу, а с другой стороны, удовлетворяли пусть и правильные, но иногда, может быть, не самые своевременные амбиции даже самых великих и самых гениальных людей.

Владимир Соловьев: Вы сказали: определять приоритеты финансирования — то есть заниматься идеологией?

Владимир Мединский: Идеология — это слово, которое вызывает у некоторых наших либеральных… Я говорю «либеральных», потому что это не настоящие либералы, они достаточно нетерпимы. Либерал за свободу должен быть, а там какая-то странная нетерпимость, — вызывает такое отторжение. На самом деле, что такое идеология? Идеология — это набор идей. Мне кажется, что идеология как система взглядов, причем она может быть постоянно меняющейся, у меня в двадцать лет была одна идеология, в тридцать — другая, сейчас уже третья. Взгляды меняются вместе с жизнью, с опытом. Это та важная вещь, которая, в числе прочего, отличает человека, простите, от обезьяны. Если у тебя нет набора идей в голове о том, что такое хорошо, что такое плохо, что есть добро, что есть зло, что есть Бог, а что есть дьявол, — если у тебя нет мыслей об этом, то ты ближе туда, по Дарвину, туда. Этого не надо пугаться.

Владимир Соловьев: Но при этом у государства должна быть своя идеология?

Владимир Мединский: Опять же, сложный вопрос. Мне кажется, что она объективно есть, просто не нужно делать ее, наверное, государственной идеологией. Потому что государственная идеология всегда отбрасывает нас к каким-то постулатам шестой статьи Конституции. Взгляды государства сформированы, как, например, сформулированы были взгляды, мне кажется, достаточно четко в выступлении Путина на Валдае — это есть абсолютно нормальное проявление государственной идеологии.

Владимир Соловьев: Но когда министерство культуры общается с выдающимися творцами современности и определяет, кому из них выделить деньги на картину, — какие критерии, идеологические или…

Владимир Мединский: Нет, идеологические — никогда. Вы знаете, критериев много, на самом деле. И мы стараемся, чтобы решения максимально принимались в открытой конкурсной и экспертной борьбе. Я приведу пример, как поменялась в этом году система финансирования государственной поддержки кино, один из примеров. До сих пор система была следующая. Желающий получить госфинансирование на кино писал заявку, она попадала в черный ящик, дальше с ней что-то происходило, оттуда выходил ответ, без подписи. Анонимно. Анонимное голосование экспертной группы: ваша заявка не прошла. Или: ваша заявка прошла. Но какие там включались факторы при принятии решения, помимо известности и таланта режиссера, можно догадываться. При этом объемы государственной поддержки не малы. Например, в части документального кино на момент моего прихода в министерство государство выделяло деньги почти 500 документальным фильмам в год.

Владимир Соловьев: А куда они все делись?

Владимир Мединский: А вот не знаю. По центральному телевидению из них прошли — на пальцах одной руки, еще лишние останутся. Остальные куда-то девались, в архив. Бездонные архивы в Красногорске.

Владимир Соловьев: Оказывается, выгодно быть кинодокументалистом?

Владимир Мединский: Мы ввели системы открытого конкурса. Вы сдаете заявку, три экспертных совета эту заявку смотрят и дают свои рекомендации. После этого кто бы вы ни были, какие бы у вас ни были ранги — народный артист, заслуженный, — вы приходите на открытую защиту в Министерство культуры и публично, в присутствии прессы, — вы знаете, там канал «Россия-24» даже показывал это в прямом эфире — защищаете свой проект. После чего идет открытое голосование. Мы знаем, как голосовали эксперты. И на основании всех этих процедур министерство выносит свой вердикт. Я могу сказать, что по итогам открытого питчинга в министерстве не было ни одного фильма, который бы получил единодушную поддержку всех и был бы потом отвергнут министерством, вне зависимости… Знаете, многие продюсеры не верили, они приходили и говорили: вы знаете, это же фильм, который очень жестко критикует власть, — ну на уровне действительно, губернатор, мэр — там негативные герои. Хотя сценарий эксперты сочли талантливым. «Мединский четко вычеркнет». Нет, получил. Вот этот фильм Кирилла Серебренникова, «Мы знаем взгляды Мединского-охранителя, Серебренников не пойдет». Но он занял объективно второе место на голосовании. И ни один из экспертных советов не нашел в сценарии ничего предосудительного. Он также получит государственное финансирование. И знаете, в этой системе попытаться договориться абсолютно невозможно, потому что надо договариваться с таким количеством людей, сидящих в зале и голосующих. Практически невозможно.

Владимир Соловьев: Но государственное финансирование не обозначает, что просто мы берем и выкидываем деньги на кино? А как они вернутся в бюджет? Какой толк государству от этих вложений?

Владимир Мединский: Опять же, начиная с этого года, мы пошли по следующему пути. Если раньше деньги на кино просто раздавались безвозмездно, причем, на мой взгляд, системы раздачи была на уровне плохого анекдота. Мы выделяли средства студиям-лидерам, хорошим студиям, толковым, — не спрашивая, что они будут за эти деньги снимать. Дальше студии снимали то, что они считали нужным, иногда это получались гениальные ленты, иногда это просто не выходило на экраны вообще, две копии. Содержанием не интересовался никто. Это называлось «прямое дотирование киноиндустрии». По этому же принципу можно раздать деньги строителям и сказать: ну вы следите в целом, чтобы фасады были приличные. А вопрос, какие здания мы будем реставрировать, за сколько денег, в каком порядке и почему — это вы там сами решайте, на уровне самоорганизации. Даже наши строители до этого не додумались. А вот здесь было именно так. Начиная с этого года, мы, во-первых, финансируем конкретные проекты, то есть надо защитить проект. Если ты лидер — одна система защиты, если ты начинающая студия, к тебе гораздо строже подойдут, потому что у тебя нет истории успеха. Но ты тоже имеешь право пробиться к госфинансированию, чего раньше не было. Ну и второе: мы разделили деньги на несколько частей. Лишь одна часть из них — это безвозмездная поддержка, — мы вынуждены дотировать, мы ведь поддерживаем безвозмездно театры, понимая, что не окупается. Но другая часть — это стопроцентный возврат, и третья часть — это компенсация процентов по кредиту. То есть, ты можешь прийти в банк, и многие уже пошли, взять кредит, тут же получить у государства стопроцентную поддержку по процентам по этому кредиту и спокойно на эти бесплатные деньги в течение двух лет делать хорошее кино. В идеале, конечно, первая часть должна сокращаться, чтобы безвозмездно мы поддерживали дебютантов, авторское кино, может быть, фестивальные картины. А вот вторая часть, рыночная — максимально расширяться. Только таким образом мы выйдем на реальную рыночную структуру.

Владимир Соловьев: Владимир Ростиславович, количество талантливых людей, работающих в культуре, очень велико, и у каждого из них очень сложный характер. И они все друг другом недовольны. Мы все наблюдали за баталиями в Большом театре, театральный мир, драматические истории вечные… Эрмитаж бодался за коллекции с Пушкинским… И все потом бегут к министру, естественно. И говорят: господин министр, ну… И если что-то сделал не так, говорят: плохой министр. Если сделал так, говорят: «У какой… можно разговаривать…» Какое ваше отношение к этим людям, как вам удается этот террариум единомышленников направить на продуктивную работу?

Владимир Мединский: Знаете, я просто искренне восхищаюсь этими людьми, и я стараюсь просто прислушаться. Потому что каждый из них в своем вопросе объективно — в театре, разбирается в сто пятьдесят тысяч раз лучше, чем министр. Поэтому надо просто слушать. Слушать его и слушать параллельные оценки. Опять же, приведу пример. Большой драматический театр, мы ведем огромную работу по его реконструкции, она должна закончиться в мае следующего года, это театр Товстоногова в Питере. И потратили на эту реконструкцию огромные деньги. Туда весной этого года был назначен новый художественный руководитель, молодой талантливый режиссер Андрей Могучий. И сразу создал нам массу проблем. Он отказался принимать почти готовый театр, категорически. Ну, практически в министерстве все рвали на себе волосы, говорят: вот не было проблем, возникла на пустом месте. Новый начальник, кто бы думал? И он ходил по всем кабинетам, убеждал, что потратив, — мне даже сумму страшно называть, — сколько на реставрацию, реконструкцию театра, нельзя оставлять ту самую сцену, которая была в театре в девятнадцатом веке, потому что сейчас сцены другие в театрах. Они как в новой Мариинке. Ее можно ругать сколько угодно, новую Мариинку, на вкус и цвет товарища нет. Но технически это абсолютное совершенство. Сцена и так движется, и вот так, и вниз, и вверх, и одновременно можно держать декорации для четырех-пяти спектаклей, не меняя, ставить несколько постановок в течение дня. Он настоял на том, чтобы мы остановили реконструкцию, пересмотрели проект. Мы отправляли туда несколько комиссий. Выделили опять же, — никто нам денег не даст дополнительных, только если мы сами сэкономим на других стройках, поджав известный механизм. И выделили дополнительные средства на полную переделку сцены. Скажу честно, вот когда мы видим, что у талантливого человека душа болит за дело, он там готов сидеть в этой яме, копаться со строителями, — потому что он хочет сделать выдающееся современное учреждение, — мы всегда и во всем поддержим.