Иоганн молчал.
– Среди них и опекаемый тобой Франциск. Что сделано для того, чтобы спасти юношу от их губительного влияния и умерить его гордыню?
Монах вдруг замолчал, уставившись на птицу, сидевшую под колпачком.
Кречет еле держался на веревке, вздрагивая и боясь сорваться. Монах подошел к нему. Птица почувствовала его приближение и слабо зашипела, не имея сил поднять клюв.
– Что сделало эту птицу послушной? – спросил монах.
– Отсутствие пищи и сна… – начал объяснять Иоганн.
– Страх! – перебил его монах. – Страх и постоянное напоминание о высшей силе. Власть высшего существа, способного дать, отнять, запретить… И длительные мучения, смиряющие гордый дух неразумного творения господа.
Монах взял Иоганна за руку и подвел к птице.
– Смотри, рыцарь, и пойми, что должен ты делать ради святого нашего дела…
* * *
Новая жизнь началась для Георгия. Он почти ни с кем не встречался и даже стал пропускать беседы у Глоговского. Теперь он весь день проводил у стены сада. Положив в условленное место записку, затаив дыхание он ждал, пока послышится знакомый шелест шагов. Потом к его ногам падал ее ответ, написанный неуклюжим детским почерком. Георгий бежал вниз к реке, садился под тень старой вербы и по нескольку раз перечитывал скупые наивные строки.
На берегу реки было пустынно и тихо. Уже несколько дней стояла адская жара, и люди редко покидали дома. Никто не мешал Георгию. Он писал Маргарите много и часто. Что это были за письма! Вероятно, за всю дальнейшую жизнь он не скажет столько нежных, столько освященных чистой любовью слов. Маргарита отвечала тем же. Страсть их росла и достигла той силы, когда никакие каменные ограды не могли помешать их встрече.
…Маргарита открыла калитку, и Георгий вошел в сад. Деревья не шевелились. Воздух до предела был насыщен золотистой пылью и, казалось, чуть-чуть звенел. Ни ветерка. На небе медленно сдвигались тяжелые крылатые тучи, и сквозь них с трудом пробивалось уже низкое солнце. Все предвещало грозу.
Маргарита прислонилась спиной к дереву. Георгий видит на побледневшем ее лице капли мелкой росы. Он смотрит в глаза любимой. Слышит ее дыхание. Чувствует ее теплоту. Он не в силах двинуться, вымолвить слово. Оба смущены и испуганы. А как они ждали этой встречи, для которой было приготовлено так много слов! Молчание. Горьковатый запах травы. Пряный аромат цветов. На них надвигается тень гигантской тучи, и от этого кажется, что дышать стало еще труднее.
Ни ветерка. Земля, деревья, цветы томятся ожиданием. Глаза девушки полузакрыты. Пересохшие губы шепчут:
– Как душно… Как тяжело…
Тяжело и Георгию. Он слышит, как глухо и повелительно стучит в его жилах кровь. Душно… Это длится, быть может, час или два… Быть может, одно мгновение…
И вдруг с оглушительным треском, разрывая огромный полог, сверкает короткая молния. Гром потрясает воздух.
Маргарита вскрикивает и, быстро крестясь, приникает к Георгию. Георгий обнимает ее плечи, как бы защищая от неожиданного удара…
Дождь обрушился сразу. Обильные теплые струи зашумели по ветвям, выбили короткую дробь на камнях ограды сада, слились в единый, равномерно нарастающий гул.
Со стороны дома слышится низкий женский голос:
– Маргарита!
За ней второй, более высокий:
– Панна Маргарита!
Маргарита не откликается. Она не слышит голосов. Не видит и не ощущает дождя. Только когда рядом с ними вскрикнула панна Зося, они отпрянули друг от друга.
Экономка набросила на плечи Маргариты накидку и, словно ничего не случилось, озабоченно шепнула Георгию:
– Бегите! Живее! Как бы панночка не простудилась.
Маргарита закрыла лицо руками и побежала к дому.
Георгий шел под ливнем и думал о мучительной ночи, которую ему предстоит пережить, прежде чем снова он увидит Маргариту. Казалось, не будь надежды увидеть ее завтра, он не нашел бы сил дожить до утра.
* * *
Стоя посреди комнаты и сбрасывая мокрые одежды, Георгий рассказывал Вашеку наспех придуманную историю о том, как он попал под дождь.
Вацлав любовался мощными, блестевшими от влаги мускулами Георгия, его складной фигурой и думал о том, что ему никогда, вероятно, не суждено встретить такой красивой девушки, как возлюбленная Георгия, о которой он уже знал от Кривуша. И никогда не научиться так весело и искусно скрывать свои похождения, как это делает сейчас его друг.
Раздался короткий стук в дверь. Час был поздний. Полуголый Георгий оборвал рассказ и с удивлением посмотрел на Вашека: «Кто бы это мог быть?»
Вашек приоткрыл дверь. Кто-то снаружи с силой потянул дверь к себе, и, оттеснив Вашека, в комнату вошел Иоганн фон Рейхенберг в сопровождении двух студентов из числа его рьяных почитателей.
Георгий вежливо поздоровался, извинившись, что вынужден принимать гостей в столь странном виде.
Иоганн махнул рукой. Не ответив даже на извинения Георгия, он обратился к Вашеку:
– Мы имеем приватное дело до пана Франциска. Не сочти за труд оставить нас на короткое время.
– Возьми мою сухую сорочку, – сказал Вашек Георгию, – она под подушкой. – И вышел.
Рейхенберг стоял, глядя в маленькое окно, по которому извивались мутные ручейки, сбегавшие с крыши.
– Два года назад, – заговорил Иоганн тихо, – его преосвященство снизошел до моей просьбы и разрешил принять в университет купеческого сына чужой веры, дабы мог сей юноша познать истину…
– Я храню благодарность за то… – сказал Георгий.
– Однако, – продолжал Иоганн, – поведение твое заставляет думать иное…
– Чем заслужил я этот упрек? – спросил Георгий.
– Поддаться влиянию опасных в своем вольнодумстве учителей, – строго сказал Рейхенберг, – это больше, чем нарушить долг благодарности. Ты пренебрег дружбой, которую мог бы сыскать среди нас…
– Прости, пан Ян, – перебил его Георгий. – Я еще плохо знаю польский язык и, как тебе известно, не совсем правильно понимаю слово «друг». Кроме того, мне неведомо, кого ты называешь опасными учителями…
Иоганн сжал губы.
– Хорошо, – процедил он, сдерживая ярость. – Мы пришли сюда с миром… Согласен ли ты, приняв наши условия, заключить с нами союз?
– Скажу от сердца, – ответил Георгий, – я никогда не собирался враждовать ни с тобой, ни с кем-либо другим. Но… О каких условиях ты говоришь?
– Условия, которые помогут тебе отплатить добром за добро людям, заботящимся о твоем благе, быть может, больше, чем ты того заслуживаешь.
Георгий тихо спросил:
– Каковы эти условия?
– Известно ли тебе, что в недалеком будущем предстоит большой диспут? – спросил Иоганн.
– Да, – ответил Георгий. – Мне известно также, что пан ректор рекомендовал поставить на этом диспуте весьма важные научные вопросы.
– И, главное, – добавил Иоганн, заметно оживляясь, – рассказать о тщетном старании некоторых подвергнуть сомнениям канонические авторитеты. И вот один из лучших питомцев университета, не блещущий знатностью рода, сын простого русского купца, еще недавно пребывавший в заблуждениях схизмы, ныне вступающий в лоно святой апостольской церкви, должен будет выступить на этом диспуте и рассказать о пагубных идеях, проповедуемых на тайных собраниях…
Георгий сделал движение.
– Молчи! – остановил его немец. – Мы знаем все. Глоговский и Коперник должны быть преданы церковному суду. Своей речью на диспуте ты можешь оказать нам помощь в этом.
– Нет! – воскликнул Георгий. – Как смел ты предложить мне это? Я глубоко почитаю этих великих ученых. И не я один!..
– Того требует святая церковь, – перебил его Иоганн, – рыцарем которой мы помогаем тебе стать.
– Не рыцарем церкви, а проповедником науки вижу я себя в будущем. Я принес клятву служить моему народу и…
– Твой народ… – прервал его Иоганн с презрительной усмешкой, – рабы, которым нужны не слуги, а господа. Ты можешь стать господином его. Мы дадим тебе власть и силу. Мы сделаем тебя боярином, князем.
– Замолчи, Иоганн фон Рейхенберг! – угрожающе сказал Георгий. – Ты пришел за миром, который хуже войны. Все ли сказал ты?
– Да, – ответил Иоганн после продолжительной паузы. – Я сказал слишком много для тебя, хлоп… – Немец сделал знак своим спутникам.
Рослый длинноносый студент распахнул плащ и поднял распятие. Георгий увидел под плащом ножны кинжала.
– Клянись, – грозно сказал длинноносый, – что все слышанное тобой останется тайной! Что ни родным, ни близким ты не откроешь нашего разговора, что не помыслишь восстать против церкви нашей и ее слуг. Иначе…
– Иначе? – спросил Георгий, оглядывая обступивших его студентов.
Георгий стоял один против троих, полуголый, сжимая единственное оружие, попавшееся ему под руку, – свое мокрое платье. Двое спутников Иоганна медленно заходили ему за спину. Немец стоял прямо против него.