Георгий уже собирался свернуть за угол, как вдруг подле него распахнулась узкая, заросшая еще прошлогодним плющом дверца и из нее вынырнул Николай Кривуш.
Георгий даже присел от неожиданности. Кривуш не заметил его. Воровски оглянувшись и поправив под плащом какой-то сверток, толстяк быстро направился вниз к реке. Одним прыжком Георгий нагнал друга.
– Попался, негодяй! – зловеще прошептал он, навалившись Кривушу на спину.
Толстяк взвизгнул и резко наклонился, пытаясь перебросить через голову преследователя. Но Георгий был сильнее. Он встряхнул Николая так, что тот упал на колени и поднял руки. Из-под плаща выскользнули ощипанный гусь и бутылка. Кривуш успел схватить одной рукой бутылку, другой гуся и, подняв над собой то и другое, зажмурил глаза.
– Кто бы ты ни был, – пропищал он жалобным голосом, – я разделю с тобой эти дары. Только уйдем подальше от этих стен.
Георгий продолжал держать его, не давая повернуться.
– Кто позволил тебе разорять мой птичий двор и грабить мой винный погреб? – грозно спросил он, изменив голос.
– О, ясновельможный пан! – залепетал Кривуш, думая, что его настиг сам пан Сташевич. – Дьявол в образе экономки заманил меня в ваши владения. Он искушал мою юношескую скромность, и я еле откупился, согласившись принять сей дар, который намереваюсь пожертвовать монастырю святого Франциска, моего покровителя. Однако, будучи честным католиком, я никогда не посягал на чужое, и раз вы являетесь законным владельцем сих бренных благ, то я охотно возвращу вам эту своевременно скончавшуюся птицу и несколько глотков кислой влаги, именуемой вином. Все же совесть моя повелевает…
– Совесть твоя повелевает тебе хранить тайну пани Зоси, – со смехом сказал Георгий, вырвав из рук Николая гуся и бутылку.
Узнав друга, Кривуш нимало не смутился.
– А славно мы пошутили, – сказал он, поднимаясь с колен. – Я искал тебя со вчерашнего вечера, чтобы разделить с тобой этого юного гусенка и престарелое вино.
– Конечно, для того, чтобы вместе со мной помянуть твою покойную тетю? – насмешливо спросил Георгий.
– Представь себе мое огорчение, – вздохнул толстяк, – тетя выздоровела и даже, кажется, собирается замуж. Но пусть это не смущает тебя. Мы выпьем за ее здоровье так же, как пили бы за упокой.
– Николай! – серьезно спросил Георгий. – Значит, ты не получил наследства и кружева остались неоплаченными?
– Клянусь здоровьем этого гусака и моей славной тетушки, что за кружева я уплатил.
– Уплатил? – с радостью воскликнул Георгий.
– Конечно, – ответил Кривуш. – Слово шляхтича есть слово прежде всего.
– Хорошо, Николай. Прежде чем начать пир, мы зайдем к дяде Отто и убедимся в том, что он не считает меня вором, – предложил Георгий.
Кривуш вдруг забеспокоился:
– К чему это, Франек? Гусь может протухнуть. Экая жара!
Но Георгий решил во что бы то ни стало покончить с этой историей, мучившей его уже более двух дней. Он почти силой повел друга в лавку дяди Отто.
К радости Кривуша, хозяина не оказалось. Но Георгий решительно заявил, что будет дожидаться его хотя бы до самого вечера. Увидев, что ему не избежать очной ставки, Кривуш обдумал свою позицию и решил, что лучше всего отрицать. Все отрицать. Что бы ни говорил хозяин, он будет говорить совершенно противоположное. Это решение несколько успокоило Кривуша, и он даже весело приветствовал медленно вошедшего в магазин дядю Отто.
Ответив, как обычно, «гут морген», немец остановился против Георгия и молча уставился на него. Кривуш затаил дыхание. Георгий, глядя прямо в глаза хозяину, спросил:
– Все ли деньги получили вы, дядя Отто, за те кружева, что я отнес панне?
– Да, – ответил немец, вынимая два золотых, полученных от Рейхенберга. – Я полушил все теньги… За крушеф…
Прошептав «Пресвятая богородица», Николай застыл с разинутым от изумления ртом. Дядя Отто некоторое время смотрел на Георгия, потом, спрятав червонцы в карман, выразительно произнес:
– Но ты, Франц… больше не слушишь в мой лавка… Ауфвидерзеен! – и медленно прошел к себе в заднюю комнату.
Георгий по-своему понял причину гнева дяди Отто. Он был уверен, что деньги действительно заплатил Кривуш. Потеря выгодной службы не печалила его. Тем лучше. Тем больше останется у него свободного времени. Георгий был рад, что дело с кружевами закончилось так благополучно.
Когда в корчме старый знакомый Берка подал им румяного, аппетитно пахнущего гуся и наполнил чарки вином, он сказал:
– Николай, я постепенно верну тебе всю сумму, которую ты так благородно уплатил за меня.
Кривуш странно молчал и, только выпив вторую чарку, спросил Георгия:
– Скажи, Франек, не похож ли я на колдуна?
Георгий удивленно посмотрел на друга.
– Видишь ли, – сказал Кривуш многозначительно, – мне кажется, что с некоторых пор я приобрел дар волшебника. Не спрашивай меня ни о чем. Скоро я сам открою тебе одну тайну.
Глава IV
Иоганн фон Рейхенберг стоял посреди высокой комнаты, уставленной чучелами зверей и редких птиц. На стенах были развешаны охотничьи доспехи. На полу, покрытом мягким ковром, лежали две борзые собаки, с интересом следившие за действиями их хозяина.
Иогачн стоял неподалеку от толстой веревки, протянутой через всю комнату на уровне человеческого роста. На веревке был привязан худой, взъерошенный кречет. Голова кречета то и дело падала книзу, но, как только она касалась крыла, Иоганн ударял тонким хлыстом по веревке. Птица судорожно вздрагивала, пытаясь расправить связанные крылья, шипя и кося налитые мукой и ненавистью глаза. Борзые смотрели на хозяина, ожидая только его жеста, чтобы одним прыжком покончить с измученной птицей. Обессиленный кречет потерял равновесие и свалился с веревки, повиснув на тонкой цепочке. Борзые вскочили, но Иоганн повелительным взглядом заставил их лечь. Рукой, одетой в перчатку из толстой кожи, он поднял кречета и поставил его на веревку. Снова бессильно опускающаяся голова, снова удар хлыста по веревке.
В комнату вошел слуга.
– Неизвестный монах просит вашу милость принять его, – доложил слуга.
– Отправь на кухню, пусть накормят, и проводи с богом, – ответил рыцарь, не оборачиваясь.
– Он говорит, что не нуждается в пище телесной. Он хочет видеть вас…
– Гони его прочь! – прикрикнул Рейхенберг, еще раз поднимая повисшую птицу.
Но слуга не уходил. Помявшись у дверей, он добавил:
– Монах предлагает купить у него какой-то перстень и ладанку…
– Что? – Иоганн резко повернулся. – Перстень и ладанку?
– Да, – ответил слуга, – кажется, так сказал этот монах.
Иоганн быстро надел на птицу колпачок и бросил хлыст.
– Скорее проведи его наверх и вели…
– Уже ничего не нужно, ваша милость, – произнес появившийся в дверях грязный, оборванный монах. – Осмелюсь смиренно просить благородного рыцаря здесь взглянуть на…
Монах протянул на ладони перстень и ладанку, согнувшись в низком поклоне, и бросил быстрый взгляд на слугу.
– Иди! – приказал Иоганн. – И пусть никто не входит, пока я не позову.
Едва закрылась дверь за слугой, как Рейхенберг опустился перед монахом на колени. Быстрым движением монах благословил Иоганна и, не ожидая приглашения, устало опустился в кресло, покрытое медвежьей шкурой.
– Встань, рыцарь фон Рейхенберг! – сказал он повелительно.
Перемена, происшедшая в поведении этих людей, была поразительна.
– Мы недовольны тобой, – сказал монах. – Два года назад ты высказал желание взять под свою опеку юного схизматика, прибывшего из русских земель, с тем чтобы подарить нашей святой церкви верного слугу. Юноша оказался незаурядным, на что я уже обратил внимание здешнего архиепископа. Однако ничто еще не свидетельствует о его готовности служить нашему делу. Что для этого сделано тобой, рыцарь?
– Если будет позволено, – начал Иоганн с неожиданным, не свойственным для него смирением, – я могу предъявить некоторые документы.
Он вынул из стола папку и положил перед монахом.
– Вот записи некоторых лекций с примечаниями и рассуждениями самого Франциска. А вот расписка, полученная мной от одного немецкого купца, честного католика. – Иоганн протянул расписку, обвинявшую Георгия в воровстве кружев.
Монах взглянул на расписку.
– Это заслуживает похвалы. Пусть бумага ждет своего времени. Но этого мало. Слишком мало, рыцарь! Что ты можешь рассказать о вашем профессоре Глоговском?
– Он пользуется любовью схоларов, – ответил Иоганн.
Монах усмехнулся:
– Похвальная наблюдательность… Они создали вокруг себя целую общину. Не сегодня завтра он будет проповедовать свои воззрения всей молодежи. К чему ведет это?
Иоганн молчал.
– Среди них и опекаемый тобой Франциск. Что сделано для того, чтобы спасти юношу от их губительного влияния и умерить его гордыню?