голова кружится и слабость. Но если честно, обстановка вся эта только хуже делает…
– Скоро все закончится. Я тебе обещаю.
Все или не все, но приемные часы точно подходили к концу – Камилла еще раз обняла Веру и, сказав, что приедет снова послезавтра, ушла. Клетка открылась и закрылась, снова лязгнув тяжелым замком.
4
Одна из соседок Веры заметила, что у нее в руках оказался телефон, и попросила позвонить… До отбоя Вера своей трубку так и не видела, но ей было не до того – горечь сжимала горло: женщина звонила мужу, плакала и повторяла «Скоро выйду, любимый, любимый!». Совсем как заключенная. «Сидела» в токсикологии уже почти месяц, и это был не первый раз – рецидивы с наркотиками, по ее рассказам, повторялись часто.
Вера услышала истории и других соседок. У одной из женщин, молодой, симпатичной и полнотелой, была маленькая дочь – о ней заботилась ее бабушка. Нина воскликнула: «Какой методон, у тебя ведь ребенок! Она же тебя любит!» Женщина расплакалась в ответ и сказала, что ошиблась и это было в последний раз.
Напротив – совсем юная девушка с огромными глазами, пухлыми губами и длинными черными волосами. Очень красивая. Они с Верой были примерно одного возраста и примерно с одной историей – та перебрала с таблетками, поругавшись со своим парнем. Днем он приезжал к ней, привез телефон и кучу сладостей, они молча сидели обнявшись почти весь час.
Светловолосая Нина, ей было около сорока пяти, тоже оказалась жертвой неудавшегося самоубийства, да и причина – та же. «Ничего мне уже не нужно от жизни. Не могу без него».
5
Вечер тянулся и тянулся, Вера читала привезенного ей Водолазкина. Часам к девяти доставили в палату еще одну пациентку.
Лица на ней будто бы не было. Голая, прикрытая простыней. Ножевое в груди. Худая, бледная, как скелет. Говорить тоже не могла, как и есть, пить, ходить в туалет. Ее привезли на кушетке, установили спинку почти на девяносто градусов, поставили капельницу и ушли. Когда принесли ужин (его Вера в очередной раз есть отказалась), молодая медсестра попыталась ее покормить, но успешным это предприятие назвать нельзя было от слова совсем. Обычно миски после пышных трапез забирали, но всей палатой дамы попросили тарелку новоприбывшей оставить, вдруг захочет есть.
Позже, уже ближе к ночи, «ножевая» начала мычать и дергать рукой в сторону своего ужина. Вера подошла к ней и принялась кормить. Та с аппетитом поела, а потом попросила воды. Женщина сильно съехала вниз, словно мешок с водой – было очевидно, что в таком положении ей откровенно было больно. Вера осторожно покрутила болты и опустила кушетку. Вскоре женщина уснула. Все уснули. Вера одна не могла и не хотела спать.
Подошла к окну и смотрела в темно-синюю темноту. Столько боли вокруг – и нет боли чужой. Она пронзает все ее существо, как своя собственная. Как хочется кричать, как хочется защитить их всех от грязи, мужей-наркоманов, от прошлого, от самих себя… Ночь прошла спокойно. Вера почти не спала, пыталась читать в тусклом свете, льющемся из коридора, но снова и снова ловила себя на том, что перечитывает строку за строкой по десятку раз.
В течение следующего дня все занимались своими делами. Одна из дам достала припрятанную косметику, прочие леди слетелись к ней. Красились как попало: та, которая вчера висела на Верином телефоне, ярко-ярко накрасила губы – улыбалась в зеркало и говорила, что скоро увидится с мужем. Вера вместе с Ниной ухаживали за женщиной с ножевым: поправляли койку, простынь, отирали от пота лицо и давали воды.
«Фее» стало гораздо лучше – она уже смеялась над «феей», но прозвище очень уж удачно прижилось.
Вере – конечно, не впервые – невероятно сильно захотелось принять душ или хотя бы «ополоснуться» в раковине, но принадлежности для этого нехитрого дела были строго под запретом. И все же мыло оказалось в закромах у самой старшей соседки – тоже, понятное дело, припрятанное. Вера попыталась вымыть им в раковине голову, а волосы завернула в простынь. Зеркала не было. Она посмотрела на себя в фронтальную камеру айфона и поняла, что лучше бы этого не делала…
В середине дня в палату будто случайно зарулила медсестра. Кто-то из женщин спросил, когда выпустят – она бросила: «Доктор решит». И ушла, заперев клетку. Получилось не очень виртуозно: несколько дам повскакивали с кроватей, подошли к решетке, обвили ее руками и начали громко орать вслед. После обеда все немного успокоились и разлеглись – Вера тоже уснула…
А проснулась уже спустя полчаса от криков «Ненавижу вас! Придурки! Уроды!»… ну и все в этом роде. Привели (втащили) еще одну молодую девушку, очень походившую на Харли Квин пошиба Марго Робби: большие, обведенные черными тенями глаза, аккуратный нос и отнюдь не аккуратно накрашенные губы, четкие скулы, две косички. Она громко истерично смеялась и с криками висела на клетке. Ее оттащили от входа, скрутили, бросили на кровать и что-то вкололи. Харли быстро успокоилась и провалилась в сон. К вечеру девушка уже была вполне в себе, рассказывала, что сама вызвала «скорую», когда почувствовала, что становится плохо – тоже наркота какая-то. Что уже была и в токсикологии, и психоневрологическом диспансере. В общем, стала еще одной подругой по несчастью, очень, кстати, голодной – Вера отдала ей свой ужин.
Перед отбоем пришел нарколог. Высокий, лысый, в очках. Еще не старый, весь такой чистый, в белом халате, слегка напомаженный, лицо вроде бы доброе. Вошел в клетку, и на физиономии его медленно, четко, словно в наглядную иллюстрацию present continuous’а вырисовалось легкое отвращение – подобное выражение можно наблюдать у людей, которые открыли кастрюлю с три недели как прокисшим супом. Все женщины заговорили разом: «Доктор, когда меня выпустят?», «Доктор, когда можно будет выйти?», «Вы сука, док!»… он подходил к каждой, приятным голосом что-то спрашивал и делал записи в своем журнале. Подошел к Вере – она была уверена, что он ее выслушает, ведь «я все-таки вроде нормальная…».
– Почему вы здесь оказались?
– Я перебрала с «феназепамом».
– Самоубийство?
– Нет, случайно, – тихо, чтобы ее никто не слышал, ответила она. И сама не поняла – врет или нет.
Его рот скривился. Какая-то запись в блокноте… Нарколог, не взглянув на Веру, ушел. От его «приятности» осталось ощущение, что всех обманули. Каждая рассчитывала, что ее выпустят, но после его ухода стало