в театрах. Через год по приезде в Москву Тима получил комнату, и я решилась выйти замуж. Да и как не решиться — ведь он был самый лучший человек на свете!
Маме он очень нравился — она мне писала: «Его послал тебе Бог за твое доброе сердце…».
Да, это был самый интересный, самый умный человек из всех, кого довелось мне встретить за всю мою жизнь. Он обладал талантами многими и преуспел бы во всем, если бы жизнь его продлилась. Если бы суждено было прожить ему до глубокой старости. Он имел хороший характер, хорошо относился к людям, имел интересы разносторонние и во всем разбирался глубоко. Всегда был в курсе новинок литературы и писал сам стихи и прозу. Знал живопись, интересовался всеми течениями многочисленными своего времени, всевозможными «-измами», и нашими, и западными, и хорошо рисовал сам. Посещал все выставки, бывал во всех почти музеях Москвы, и я с ним. Он просвещал меня во всех областях, которыми сам интересовался, и восхищался моим восприятием всего и пониманием. Я, вероятно, очень старалась делать умный вид и важный, но, многое не понимая, восторгалась больше тем, как умно, красиво и хорошо говорил обо всем, что мы видели.
Первый год моего пребывания в Москве, да и следующий тоже — Андрюша родился только через два года после нашей свадьбы — мы все свободное время посвящали хождениям по музеям Москвы и Подмосковья, выставкам и театрам. Времени такого было мало, и денег мало, но, тем не менее, видели мы больше, чем дети наши — москвичи. Более обеспеченные, чем мы в то время.
Было так много энергии, сил, желания учиться и работать. Была уверенность в том, что вот начнется новая жизнь — интересная, полная — и главное есть — такая большая, красивая любовь на всю жизнь к человеку, отвечающему мне на мое чувство всем сердцем.
Виделись мы часто. У Сахаровых он был принят как свой и очень понравился. После замужества, когда я привела Тиму к Гладковым, тетя Таня хоть и поспорила с ним по многим вопросам, но так он ей понравился, что меня она стала прямо-таки уважать за то, что я так удачно вышла замуж. Но это — лирическое отступление — в повседневной же жизни в это первое время в Москве было очень непросто!
Тима учился в нефтяном институте (который закончил экстерном за два года), работал в тресте Нефтезаводстрой в должности инженера. Я жила у Марии Павловны, где кроме ее семьи, состоявшей из ее матери и 12-летнего сына, было еще 3 приживалки-проживалки. На ночь приживалки (в том числе я) и сама Мария Павловна стелили на полу. Кто что имел. На кровати и диване помещались только ее сын и мать.
Две ее комнаты были в общей квартире, приютившей 9 семей. На всех одна кухня с одной раковиной. Холодная уборная на лестнице. Но как всем нам было хорошо, интересно, весело. Как приветливы ко всем нам были сама Мария Павловна и ее мама Антонина Васильевна. Мария Павловна устроила меня на работу и сразу прописала меня к себе — так я стала москвичкой.
Конечно же, я стеснялась обременять мою благодетельницу и в первый год работы дважды уезжала в командировки на 4 месяца, благо была такая возможность. Моя первая работа в Москве была связана с геологией. За время первой моей поездки-командировки в Ижевск из Мурома на мое место явился Митя, списавшись с Марией Павловной, и тоже получил от нее приглашение. К лету приехал Коля, и они нашли себе летнюю квартиру в Новогиреево на одной из дач.
Из Ижевска я приехала к ним, и они, очень довольные, препроводили меня в «свою» квартиру. Оба работали чертежниками, так сказать, находились на собственном иждивении. Немного выделяли и на Муром. Я, как всегда, половину своей зарплаты.
Лето летело быстро, зима надвигалась неумолимо. На нашем почти чердаке стало очень холодно. Да и срок нашего пребывания подходил к концу. Я была отправлена снова в командировку и, хотя бы, жила в тепле, а бедные Коля и Митя хватили много горя и невзгод в поисках места жительства. Им было стыдно просить Марию Павловну приютить их. Они знали, что она, может быть, и не откажет, но места свободного у нее нет. И жили они, снимая на месяц комнаты в далеком Подмосковье — холодные и неудобные. Приходилось ночевать и на работе, что не разрешалось.
Наконец, уже в декабре, с помощью тети Тани Гладковой, по знакомству нашлась для них квартирка в Новогиреево. Можно было топить и плиту, и печку, и становилось тепло — это ли не счастье! В том же году Леня поступил в университет, он жил в общежитии и часто приезжал к братьям. Стипендию в тот первый год он не получал, и его содержал Коля.
Вскоре у них появился еще один житель — наш двоюродный брат Шурик Вощинин, сын младшего брата папы Георгия Александровича, которому в Муроме не везло с работой. Человек он был очень застенчивый, замкнутый и очень больной. Товарищей никогда не имел и более-менее дружил только с моими братьями. На работу в Москве он устроился сразу. Хозяйка квартиры их сразу к себе прописала — тогда это было как-то проще. Итак, четверо старших детей Петра Александровича Вощинина уехали в самостоятельную жизнь.
Братьям надо было учиться. Коля поступил в Бауманский институт на вечернее отделение. Митя, как и я — на курсы, организованные по месту работы. Тогда это было модно. Готовили средних специалистов скоростными темпами. Курсы были двухгодичными и приравнивались к техникуму — мне это потом в жизни пригодилось. Закончила я их за 4 мес. до рождения Андрюши.
Коля был очень хороший и быстрый чертежник. Он подрабатывал сверхурочно и очень помогал жить Лене, который в первый год ученья стипендию не получал.
Я вернулась из 2-й командировки и жила у Зинаиды Павловны Зворыкиной, двоюродной сестры мамы. Она была одинокой женщиной и пригласила меня к себе. Когда я зашла к ней по поручению мамы (не помню какому) и, естественно, рассказала ей о наших квартирных делах. В юности Зинаида Петровна была очень дружна с мамой. Она была наша, муромская, но уехала давно в Москву учиться. Она стала одной из первых женщин-инженеров. Но не поэтому мне было с ней очень хорошо — она много рассказывала мне про старый Муром, про семью моей бабушки Гладковой, урожденной Зворыкиной, ее тетки.
Они были — семья Зинаиды Петровны