Читать интересную книгу ВАЛИС. Трилогия - Филип Дик

– Кто–то еще живет во мне, и он не из нынешнего времени.

Так думал Фома, а не Жирный. Хотя все это можно отнести и к Жирному.

У Фомы, однако, было преимущество. Как сказал Жирный, Фома был умнее, он стал главным. Он взял Жирного под контроль: переключил его с вина на пиво, подстриг бороду, стал пытаться водить машину… Но что самое важное, Фома вспомнил – если можно употребить здесь это слово – других себя. Одного на Крите Миносском, за три тысячи лет до римского Фомы – куда как давно. Фома даже вспомнил себя еще раньше – себя, прилетевшего на эту планету со звезд.

Фома жил и в позднем неолите. И в качестве раннего христианина в апостольские времена. Он не видел Христа, но знал людей, которые его видели, – Бог мой, когда я пишу такое, то едва не теряю контроль над собой. Фома придумал, как возродиться после физической смерти – все ранние христиане знали как. Посредством вспоминания. Система должна была работать следующим образом: прежде чем умереть, Фома поместит свою энграмму в символ раннего христианства – рыбу, съест какую–то странную розовую – такого же цвета, как видения Жирного, – странную розовую пищу, запьет ее питьем из священного сосуда, хранящегося в холодном месте, а когда возродится, то будет расти совсем другой личностью, пока ему не покажут символ рыбы.

Фома полагал, что это произойдет примерно лет через сорок после его смерти. Тут он ошибся – понадобилось почти две тысячи.

Вот таким образом, при помощи такого механизма, время было упразднено. Точнее, была упразднена тирания смерти. Обещание вечной жизни, предложенное Христом своим немногочисленным последователям, не было ложью. Христос научил их, как действовать – тут все дело в бессмертном плазмате, о котором говорил Жирный. Это живая информация, век за веком скрывающаяся в Наг–Хаммади.

Римляне выявили и убили всех гомоплазматов, коими являлись ранние христиане. Христиане умерли, а их плазматы отправились в Наг–Хаммади и перенесли информацию на скрижали.

Так было до 1945 года, когда библиотеку нашли, раскопали и прочитали. Поэтому Фоме пришлось подождать не сорок лет, а две тысячи. Одной золотой рыбки недостаточно – бессмертие, уничтожение времени и пространства, достигается только при посредстве Логоса или плазмата. Только он бессмертен.

Мы говорим о Христе. Христос – внеземная форма жизни, которая прибыла на нашу планету много тысяч лет назад и, будучи живой информацией, вошла в мозг человеческих существ, уже живших здесь. Мы говорим о межвидовом симбиозе.

До того как стать Христом, он был Элией. Евреи знали все о бессмертии Элии – и его способности делиться бессмертием с другими путем «разделения духа». Люди Кумрана знали об этом и искали способ получить частичку духа Элии.

Ты видишь, сын, здесь время превращается в пространство.

Сначала вы превращаете время в пространство, затем идете сквозь него. Однако Парсифаль осознал, что сам он не двигался; он стоял на месте, а изменился, претерпел метаморфозу пейзаж. Наверное, какое–то время Парсифаль наблюдал двойную экспозицию, наложение, как и Жирный. Это время–сон, оно существует сейчас, а не в прошлом, когда жили и творили свои деяния герои и боги.

Шокирующим умозаключением, к которому пришел Жирный, стала его концепция вселенной как иррациональной и управляемой иррациональным разумом, Божественным Создателем. Если считать вселенную рациональной, тогда что–либо, проникающее в нее извне, будет выглядеть иррациональным, поскольку не принадлежит ей. Жирный, поставив все с ног на голову, увидел рациональное, проникающее в иррациональное. Бессмертный плазмат проник в наш мир, и плазмат этот абсолютно рационален, тогда как наш мир – нет. В этом основа Лошадникова видения мира. Его отправная точка.

Две тысячи лет единственный рациональный элемент в нашем мире спал. В 1945–м он пробудился, вышел из зародышевого состояния и начал расти. Он прорастал в себя самого и в некоторых людей. И вовне, в макромир.

Как я уже говорил, Жирный не мог детерминировать его значение. Когда нечто начинает проникать в мир – это не шутка. Если это нечто – злое или безумное, тогда ситуация не просто серьезна, она зловеща. Впрочем, Жирный рассматривал происходящее по–другому, совсем как Платон в своей космологии: рациональный разум (noös ), сдерживает иррациональное (случай, слепой детерминизм, ananke ).

Процесс этот прервала Империя.

«Империя бессмертна».

Так было до сегодняшнего дня, до августа 1974 года, когда Империи был нанесен сокрушающий, возможно даже смертельный удар. Нанесен бессмертным плазматом, который наконец возвратился к жизни и использует людей в качестве своих агентов.

Жирный Лошадник был одним из этих агентов. Так сказать, руками плазмата, протянутыми к горлу Империи.

Из всего вышесказанного Жирный заключил, что избран для некой миссии, а плазмат овладел им, чтобы использовать в благом деле.

Мне самому тоже одно время снилось другое место – озеро на севере, и усадьбы, и маленькие сельские домишки на его южном берегу. Во сне я прибывал туда из Южной Калифорнии, где живу. Я знал, что это местечко – курорт, хотя и очень старомодный. Дома все деревянные, из коричневых досок, так популярных в Калифорнии перед Второй мировой войной. Пыльные дороги, старые автомобили.

Странно то, что на самом деле в северной части Калифорнии такого озера не существует. В реальной жизни я проехал всю Калифорнию на север до границы с Орегоном и сам Орегон. Семьсот миль сухой равнины – ничего больше.

Где же это озеро – и дома, и дороги вокруг него – существует на самом деле? Оно снилось мне несчетное количество раз. Во сне я знал, что нахожусь в отпуске и что мое настоящее убежище – в Южной Калифорнии, иногда я ехал на машине домой, в графство Оранж. Однако по возвращении оказывалось, что я живу в доме, хотя на самом деле снимаю квартиру. Во сне я женат, тогда как в реальной жизни – холост. Что совсем уж странно: моя жена – женщина, которую я никогда в жизни не видел.

Вот один из снов: мы с женой в садике позади нашего дома поливаем и подстригаем розы. Я вижу соседний дом – особняк, отделенный от нашего цементной стеной. Стена украшена вьющейся дикой розой. Я с граблями в руках иду мимо пластиковых мусорных баков, которые мы наполняем обрезками веток, вижу жену – она что–то поливает из лейки, – смотрю на украшенную дикими розами стену, и мне хорошо. Невозможно было бы счастливо жить в Южной Калифорнии, не будь у нас этого милого домика с чудесным садом. Мне бы хотелось владеть соседней усадьбой, и я каким–то образом попадаю туда, гуляю по большому саду. На жене моей голубые джинсы. Она стройна и привлекательна.

Просыпаясь, я думаю, что надо бы съездить на то северное озеро – там так же чудесно, как и здесь, где у меня есть жена, сад и дикие розы, даже лучше. И тут я осознаю, что на дворе январь, и к северу от Залива в предгорьях лежит снег – не самое подходящее время, чтобы жить в хижине на озере. Придется подождать до лета, тем более что я не очень хороший водитель. Хотя машина у меня вполне ничего, почти новый красный «капри».

А потом, по мере того как я все больше просыпаюсь, я начинаю понимать, что живу один в квартире в Южной Калифорнии. У меня нет жены. Нет дома с садом и стеной, увитой дикими розами. Что еще удивительнее – у меня нет хижины на берегу озера на севере, более того, в Калифорнии вообще нет такого озера. Карта, которую я видел во сне, – ненастоящая. На ней вовсе не Калифорния. Так какой же штат на ней изображен? Вашингтон? На севере штата Вашингтон есть какая–то вода, мы пролетали над ней, когда я возвращался из Канады. А еще однажды я был в Сиэтле.

Кто такая моя жена? Я не просто холостяк, я вообще никогда не был женат и в глаза не видел этой женщины. И в то же время во сне я испытывал к ней глубокое, знакомое чувство – любовь, которая бывает только после многих лет жизни вдвоем. Но как я могу знать это, если никогда в моей жизни такого не было?

Встав с постели – вечером я немного вздремнул, – я иду в гостиную и неожиданно замираю, потрясенный искусственной сущностью своего существования. Стереопроигрыватель (он искусственный), телевизор (уж точно искусственный); книги – жизненный опыт из вторых рук – по крайней мере сравнимы с поездкой по широкой пыльной дороге, ведущей к озеру, мимо деревьев, к моей хижине. Какая хижина? Какое озеро? Я помню, как приезжал туда много лет назад. Меня привозила мать. Сейчас я порой летаю самолетом – есть прямой рейс из Южной Калифорнии к озеру… остается только проехать несколько миль от аэродрома. Какой аэродром? И главное, как я могу жить этой эрзац–жизнью в пластиковой квартире, один, без нее, без моей стройной жены в голубых джинсах?

Если бы не Жирный Лошадник и не его встреча с Богом, или Зеброй, или Логосом, если бы не другая личность, живущая в его голове и в то же время в другом времени и другом месте, я счел бы свои сны не более чем снами. Но я помню статьи в газетах о людях, живущих у озера: они принадлежат к небольшой религиозной секте, что–то вроде квакеров (меня воспитывали квакером), с той лишь разницей, что эти убеждены – нельзя класть детей в деревянные колыбели. Это их особое еретическое убеждение. Дело в том, что – я прямо вижу перед собой страницу газеты – среди них время от времени рождаются колдуны. А если положить ребенка–колдуна в деревянную колыбель, он постепенно утратит свои способности.