белым, резные лебеди наличников и пузатые точеные угловые столбы.
Похоже, душа у покойничка была тонкая, можно даже сказать, поэтичная, да и руки из правильного места росли, раз сумел красоту такую отгрохать или хотя бы в порядке содержать.
И крыльцо было высокое, со столбами кручеными и ковровой дорожкой до двери, хоть боярин с такого суд верши. А, так нет же тут бояр, подумал Василий. Видно, оттого простые люди тут хорошо так живут.
Луша взбежала по крыльцу и постучала в двери. Отворила заплаканная вдовица. И так она контрастировала с избой, что аж жуть брала.
— Я ваш участковый детектив. С помощником, — Луша поглядела на баюна. Тот заворкотал. — Мне бы Анну.
Вдовица подергала на шее лиловый перекрученный плат:
— Это я.
— Можно нам войти?
— Не красна изба углами, а красна пирогами, — Аннушка вытерла покрасневшие, опухшие глаза и низко поклонилась, приглашая гостей в хату.
Внутри пахло сатином. Пахло ситцем и кисловатой шерстью. Пахло разжаренным утюгом и крахмалом. Пестрые обрывки тканей и ленты охапками валялись на столе, лавках, постели и сундуках. Маленькая кошка игралась алым клубком на подоконнике. Увидела Василия, подалась назад, вытянув тонкий хвостик. Зашипела — и сиганула под печку.
— Да ну тебя, — бросила Анна. И покачала люльку с заплакавшим младенцем. Тот быстро унялся. Голубыми круглыми глазками глядел, как снуют по воздуху челнок и иголка. Как машет бахромой полотенце с петухами в красном углу. Радостно гукал.
«Так она что, ведьма?» — очень громко подумал баюн, обходя колыбельку посолонь.
— Тихо, дурашка… — Луша показала младенцу «козу», пощекотала большим и указательным пальцами животик. Ребенок залился смехом и стал пускать пузыри.
— Садитесь! — замела лавку полотенцем Анна. — Ой, я вам сейчас поесть накрою!
Луша нахмурила бровки:
— На работе нам есть не положено.
— Так пусть хоть котик поест.
Она с такой лаской глядела на баюна, точно он был ее потерявшимся и только вот обретенным родственником.
— Ладно, — согласилась Луша, — котику можно.
Пироги Василий ел, которые с мясной начинкой. Лопал, топтал, урчал от вожделения, хотя пузо округлилось и, можно сказать, волочилось по земле. Постные Лушкины щи и в сравнение не шли с этими пирогами. И молоко было… ну почти как от Марфиной Зорьки.
А Луша развернула на углу стола протокол.
— Вот мы по какому делу…
И изложила события у Калинова моста, деликатно избежав визита в самоуправу соседки Гали, с которого расследование и началось.
— Людей пугает? Да не может такого быть! — Анна всплеснула руками. Алые пятна пошли по бледным щекам. — Клала я ему сапоги! Вот этими руками обувала!
Она уставилась на ладони и растопыренные пальцы, точно боялась, что те сами, своей волей, напутали в похоронном обряде.
— Отца мово сапоги были. Свои не налезли на опухлые ноженьки-и!.. — и горько заплакала, утирая глаза уголком платка.
Вскочила, кинула сердито:
— Если кто и снял — так уже после похорон. Разрыл домовину! Кто его так ненавидел⁈ Мама! Мама! — закричала Анна сдавленным шепотом, высунувшись в окошко, чтобы не пугать младенца.
За это время иголка с челноком успели соткать и расшить несколько постилок. Василий с приоткрытым ртом и расширенными глазами следил, как на черной ткани расцветают малиновые розы несказанной красы, наполняя дом ароматом, и лилии с лебедями плывут по круглому пруду под холодной луной.
В хату вошла, вытирая красные руки, дородная тетка, очень похожая на Анну, и челнок с иголкой, не докончив работы, шуганулись под лавку.
Василий почуял, что у него встает дыбом шерсть.
Если кто и был тут ведьмой, то вот эта… женщина.
Анна затравлено поглядела на нее.
— Ну?.. И кто вы? — спросила бывшая Дормидонтова теща.
Луша, стараясь быть вежливой, обронила холодное, как ледышка: «Добрый день». И представилась.
— И за каким лядом вы пожаловали? У нас вроде как ничего не пропало.
Она злобно зыркнула на дочь.
— А у вашего зятя?
— Так он покойный же, — прошипела баба, нависнув над Лушей и сжимая под передником кулаки. Участковый детектив встала, выпрямилась, как лучик, показывая, что мать Анны ей не страшна.
— Лентяй безродный, пьяница! — накручивала себя теща. — За все время ничего в дом не принес, кроме топора-самосека, да и с тем управиться не мог. Руки не оттудова росли!
— А сапоги?
Ведьма быстро-быстро закрутила под передником пальцами. Луша глядела ей в красное, как кирпич, потное лицо, и как шевелится передник, не видела. А вот баюн заметил очень хорошо и испугался. И не придумал ничего лучше, как вклиниться между Лушей и ведьмой, боднув ту в живот башкой.
— Ах ты! Нечисть! Дрянь! — завопила тетка. Баюн зашипел, скаля острые зубы, распушил шерсть, становясь вдвое шире и поднимая хвост. — Сгинь!
Луша сурово глянула на нее:
— Котика моего попрошу не обижать!
А Василий хоть и опасался ведьмы, но было ему сладостно.
— Пропали у зятя вашего… сапоги, — вернулась Луша к делу. — Оттого томится призраком у Калинова моста. Добрых людей смущает.
— Не бегал бы к Галке — так не томился бы! — отрубила баба. — Резвым зайцем мост перебежал.
— Мама!
Тетка накинулась на Анну:
— А ты не знала? Не знала что ль? Слушать мать родную надо, когда та говорит!
Она, как ошпаренная, кинулась в сенцы и вернулась с узлом.
— Нате! Берите! — теща покойника швырнула сапоги детективам под ноги. Из мягкой сафьянной кожи. С красными узорами и золотыми подковками. Верней, с одной, с правого подковка где-то потерялась.
Василий подтолкнул их башкой и вежливо обнюхал, шевеля пышными усами. Тетка хотела наступить ему на хвост, но справилась с собой. Аннушка прикрыла рукою рот.
— Мама?
Что-то не так было с этими сапогами. Пахли они неправильно. Ни соснового духа, ни сырой земли, ни тлена.
Он боднул Лушу под колено башкой. Мол, не те сапоги. Так кто же разрыл могилу? И почему теща его покрывает? Видимо.
— А это точно те сапоги? — проявила недюжинные телепатические способности Луша.
— Как же не те? — громыхнула толстуха. — Вот же и набойки позолоченные, и подковки, и узор…
Она помахала обувкой перед лицом вдовы. Та закивала, подтверждая.
— Не иначе сосед обозленный, Галкин муж, разрыл могилу из мести, — пояснила тетка почти весело, — снял с моего зятька несчастного да в овраг у кладбища выбросил. Вот, — она продемонстрировала оборванный лоскут на просторной юбке. — О сук подралась, пока за ними лазала.
Луша поднялась:
— Не надо было вам улику поднимать. Надо было на месте оставить. Чтобы не затоптать следы. Идемте, покажете, где нашли.
— Хы, — выдохнула баба, опять разгневавшись. — Стану я тебе по оврагам дальше лазить. Тебе надо — ты и ищи!
— Хорошо, —