— Что «это»?
— А то, что все это вранье — про счастливые концы. В этом мире конец один — смерть. Хорошо это, плохо ли — судить не нам. А только ты ведь помирать не собираешься, верно?
— Троттер, я не про смерть говорю. Я домой еду, вот я про что.
Но Троттер, кажется, пропускала мимо ушей ее слова.
— Бывает, в жизни все получается легко, и тогда говоришь: «Слава Богу, все кончилось как надо. Так и должно быть». Будто жизнь — праздник.
— Троттер…
— А все одно, детка, много есть в жизни хорошего. Вот ведь приехала ты к нам осенью. Очень нам повезло — и мне, и Уильяму Эрнесту. Но нельзя ждать от жизни одного хорошего. Не бывает так. Никто тебе ничего не должен.
— Но если жизнь такая плохая, почему же ты такая счастливая?
— Разве я сказала «плохая»? Я сказала «трудная». Когда хорошо сделаешь трудное дело, вот тогда и радуешься.
— Троттер, перестань читать мне проповедь. Я хочу домой.
— Но ты уже дома, детка. Твоя бабушка — это твой дом.
— Я хочу жить с тобой, с Уильямом Эрнестом и с мистером Рэндолфом.
— И оставить бабушку совсем одну? Неужели ты так можешь?
— Катись к чертям, Троттер, не делай из меня вонючую христианку.
— Ничего я не собираюсь из тебя делать. — На другом конце провода стало тихо. — И я, и Уильям Эрнест, и мистер Рэндолф, мы любим тебя такую, какая ты есть.
— Убирайся к чертям, Троттер, — мягко сказала Гилли.
Вздох.
— Не знаю. У меня другие планы, детка. Скоро я надеюсь надолго переселиться в другое место.
— Троттер… — Гилли старалась сдерживаться, чтобы голос не выдал ее. — Я люблю тебя.
— Знаю, детка. Я тоже тебя люблю.
Гилли осторожно повесила трубку и пошла в туалет. Высморкалась в бумажное полотенце и умыла лицо.
Когда Гилли вернулась к нетерпеливой Кортни и сраженной горем Нонни, она уже овладела собой.
— Простите, что я так задержала вас, — сказала она. — Теперь я готова вернуться домой.
Пусть не в «ореоле славы», но Троттер может ею гордиться.