Надеюсь, что Вы таким образом присоединитесь ко мне в моем устремлении. Воспоминание о нашей дружбе неизменно наполняет меня радостью. Начиная с того лета, когда мы занимались нейропатологией, сидя рядом за микроскопами в лаборатории Годвина Гринфилда на Квин-сквер. Через годы мы возобновили ее в Вашем доме и в клинике Харви Кушинга в Бостоне, а также в “нашем доме”, здесь, в Монреальском неврологическом институте!
Я изложу несколько комментариев к Вашим аргументам, отметив буквами алфавита параграфы вашего текста, к которым они относятся. Но я не буду отвечать на них, если буду убежден, что текст монографии уже содержит ответ».
Сэр Чарльз согласился с моим предложением, поэтому далее последуют мои комментарии:
А.
Вы обсуждаете три альтернативных заключения Джексона в связи проблемой взаимоотношения в дуэте разум – мозг. Затем вы высказываете предположение, что я с удовлетворением принимаю его первую альтернативу, «нематериального агента», провоцирующего «физические последствия», как мою собственную рабочую гипотезу.
Я совсем не в восторге от необходимости принять гипотезу Джексона, как вы это приписываете мне. Во-первых, мне совсем не нравится выражение «нематериальный агент», поскольку оно, похоже, отражает допущения, которые еще предстоит изучить. Во-вторых, я отнюдь не начинаю с вывода и не заканчиваю последним и окончательным заключением. Но подробнее я остановлюсь на этой точке зрения в конце этого Послесловия.
На самом деле на протяжении всей моей экспериментальной и исследовательской карьеры я допускал, что вы (и лорд Эдриан, как вы сказали) считаете, «что активность высших центров и активность ментальных состояний – это одно и то же».
Корректный научный подход для нейрофизиолога в этом случае состоит в том, чтобы: пытаться доказать, что мозг объясняет разум, а разум – это ничто иное, как функция мозга. Между тем за все время анализа я не обнаружил, чтобы выдвигалось предположение о работе, осуществляемой мозговым механизмом, которая влечет за собой работу разума (глава 17). И это вопреки тому, что существует высший мозговой механизм, который, как кажется, пробуждает разум, как бы наделяя его энергией, и, в свою очередь, сам используется разумом в качестве «посланника». Поскольку я не могу дать объяснение разуму на основе вашего «допущения», я делаю вывод о необходимости рассмотреть вторую гипотезу: что человеческое существо должно быть объяснено двумя фундаментальными элементами.
Б.
Я был рад прочесть ваше обсуждение процесса мышления в интерпретации Хьюлингса Джексона в связи с проблемой сознания и того, что он называл «высшие нервные организации». Вряд ли кто-нибудь сегодня мог бы изложить «Евангелие от Неврологии» по Джону Хьюлингсу Джексону столь же хорошо, как это сделали вы. Не подумайте, что я проявляю легкомыслие или неуважение. Это совсем не так. В действительности я так же сильно обязан ему, как и вы. Думаю, что даже в большей мере.
Джексон приехал в Лондон, чтобы стать великим пророком неврологии, потому что наблюдал и изучал признаки эпилепсии в свете мозговых функций. Он предугадал истину, состоящую в том, что при каждом эпилептическом приступе происходит разряд, в сером веществе мозга высвобождается энергия. К каждому случаю он подходил как к блестящему эксперименту, призванному пролить свет на функциональные «организации» внутри мозга.
Со времен Джексона прошло сто лет. Мы могли использовать стимулирующие электроды, способные делать то, что делает эпилептический разряд, то есть активировать или сдерживать мозговые механизмы, прибавляя новые открытия к догадкам Джексона. С помощью находящихся в сознании пациентов мы закартировали моторную и сенсорную кору и дополнили их деталями. Области коры, ранее считавшиеся недействующими, сегодня опознаны как наделенные психическими функциями. Наступило время пересмотреть данные, как старые, так и новые. Для эпилепсии также характерна специфическая физиология, как это было открыто Джексоном. Все это сегодня может быть расширено. Настало время применить более четкое понимание эпилепсии, которое я очертил, к физиологии мозговых функций. Но у меня возник вопрос, должны ли мы даже сегодня говорить, как это делал Джексон, о «физиологии разума и мышления. Очевидно «нет», пока мы не вникнем глубже и не расширим свои представления о сущности разума.
В.
Конечно же вы не предполагаете, что исследователи должны сначала решить проблемы «мышления» организмов, стоящих на эволюционной лестнице ниже, чем человек, прежде чем приступить к проблеме человека! Мы узнали очень много об энграме, являющейся хранилищем человеческой памяти. Эта мельчайшая единица мозга, возможно, не могла быть обнаружена у более низших форм, лишенных дара речи. Например, стимуляция интерпретативной коры находящегося в сознании человека побуждает записи потока сознания вернуть ему прошлое, и во время процедуры стимуляции он начинает разговаривать, чтобы сказать обо всем этом.19, 20. 21, 22 (См. Труды Королевского медицинского общества, август 1968 г. Энграма в мозге человека.) Ничто не имеет большего отношения к пониманию сознания, чем то, что мы узнали с помощью стимуляции интерпретативной коры.
Замечательная история о муравьях-листорезах Белта, которую вы мне пересказали, как мне кажется, ясно показывает, что у муравьев есть самосознание. Тот муравей, который несет свой лист к рельсам и останавливается, обнаружив, что проход под рельсами закрыт, должно быть, осознает себя и свое затруднительное положение, если начинает рыть новый ход.
Когда-то, давным-давно, на нашей планете появилась жизнь, а после этого, по прошествии очень продолжительного времени на Земле появились организмы, чье поведение предполагает наличие самосознания и сознания. Можно только предполагать, что это произошло тогда, когда на Земле появились разум и мышление, будь то в качестве функции или связанного с ним элемента. Говоря таким образом о разуме и мозге, я допускаю, что разум существует только в связи с мозгом.
После возникновения материи и зарождения жизни на Земле сознание появилось довольно поздно в календаре Вселенной. Будет благоразумнее, если мы оставим в стороне наше мнение о прошлом, пока не будет выработано понимание сущности человека, которого значительно проще изучать в настоящем времени. Исследователям каждой области нейробиологии предстоит настойчиво пробираться вперед сквозь дебри незнания, в какой бы области науки ни появились достоверные ключи к разгадке тайны разума. Но следует сказать, что исследования разума и мозга человека проливают свет на загадки всех других созданий.
Такая работа, как эта монография, неизбежно носит гипотетический и пророческий характер. Она посвящена изучению нейрофизиологии. Когда-нибудь анатомы, химики и физики, несомненно, получат ответы на вопрос «как» в отношении многих вещей. Тем временем наше понимание действующих механизмов мозга, благодаря которым стали возможными ощущения, движения, язык, восприятие, обучение, память и сознание, будет расширяться и становиться все более определенным, и это может произойти даже раньше, чем мы найдем ответ на вопрос «как» в отношении проведения электрических потенциалов нейронами, и прежде, чем мы завершим картирование проводящих путей в мозге более низших форм.
В свое время мне довелось провести шесть месяцев, работая над микроскопической анатомией мозга млекопитающих в Мадриде вместе с дель Рио-Ортега и великим Сантьяго Рамоном-и-Кахалем, которого Шеррингтон считал величайшим нейроанатомом всех времен. Один из моих испанских коллег в лабораториях Мадрида за год до этого был напуган Кахалем при изучении мозга муравья. Ученик жаловался мне, что Кахаль первоначально надеялся обнаружить у муравья просто устроенный мозг. Но все оказалось не так. Муравьиный мозг оказался значительно более сложным, чем мы ожидали. Впоследствии Кахаль вернулся к мозгу млекопитающих, тому мозгу, который вы и я сейчас используем, как к лучшему, что мы можем сделать, в наших усилиях понять человека. Мы с вами можем только быть благодарны за то, что Кахаль вернулся к прежнему объекту, даже если он оставил своего ассистента без поддержки в его усилиях понять функциональный смысл полиморфных путей, с которыми он столкнулся в мозге муравья.
Г.
Безусловно, я согласен с тем, что первая остановка в движении импульсов, несущих соматические сенсорные сигналы, происходит в спинном мозге, и я уверен, что это имеет большое значение для спиномозговых рефлексов. Но здесь мы рассматриваем высшие интегративные процессы. Говоря о достижении каждым афферентным потоком высших корковых уровней, я подразумевал, что этот уровень соответствует первой остановке этих потоков в клетках промежуточного мозга. За исключением болевых ощущений, все другие важные сенсорные сигналы (зрительный, соматический и слуховой) делают заход в специфические области серого вещества в извилинах коры, где они направляются ко второй остановке, которая находится в клетках этих извилин.