Читать интересную книгу В деснице благодати - Макс Лукадо

моя мама не пыталась с этим бороться. И не то чтобы у нее совсем ничего не

получилось. Живя под ее присмотром, я ставил тарелки в стопку и не разбрасывал

одежду по дому. Но став свободным, я дал себе волю.

Большую часть своей жизни я был тайным лентяем. Я как-то не видел логики в

аккуратности. Зачем застилать кровать, если вечером опять в нее ляжешь? Какой смысл

мыть тарелку, из которой поел только один раз? Разве не проще оставлять одежду на

полу у кровати, чтобы, встав утром, сразу надеть ее? Неужели разумный человек станет

закручивать крышечкой тюбик зубной пасты сегодня вечером, зная, что его придется

откручивать завтра утром?

Я был не менее педантичен, чем любой аккуратист, только моя педантичность

выражалась как раз в неаккуратности. Жизнь слишком коротка, чтобы каждый день

подбирать себе носки, просто носи штаны подлиннее!

А потом я женился.

Как терпелива была Деналин! Она даже сказала, что не имеет ничего против моих

привычек, — если и я не имею ничего против того, чтобы ночевать на улице. Что- то

подсказало мне, что лучше поменять привычки.

Я записался на анонимную программу «Двенадцать шагов для лентяев» («Привет, меня зовут Макс, и я терпеть не могу пылесос»). Физиотерапевт посоветовал мне

разрабатывать атрофированные мускулы, которые задействованы при развешивании

рубашек и надевании рулона туалетной бумаги на держатель. Ко времени, когда к нам в

гости приехали родители Деналин, я стал другим человеком. Я мог продержаться три

дня кряду, не забросив под диван ни одного носка.

Но потом настал момент истины. Деналин на неделю уехала из города. Поначалу я

вернулся к своему ветхому человеку. Я воображал, что буду лентяйничать шесть дней, а

на седьмой закачу генеральную уборку. Но произошло что-то странное, я чувствовал

какой-то забавный дискомфорт. Я не мог сидеть спокойно, если в раковине стояла

немытая посуда. Увидев на полу пустой пакетик из-под чипсов, я — снимите шляпу! —

нагибался его поднять! Доходило до того, что полотенце я сразу вешал на крючок. Что

же со мной произошло?

Все очень просто. Я познакомился с лучшей жизнью.

Не то же ли самое произошло и с нами? Не в этом ли суть доводов Павла? Разве

можем мы, освобожденные от греха, вернуться к нему? Раньше, до Христа, наша

безалаберная жизнь была неряшливой и безобразной. Мы даже не понимали, в какой

грязи живем, пока не узнали Его.

Потом в нашу жизнь вошел Он. Все начало меняться. Мы стали раскладывать по

местам то, что раньше разбрасывали. Мы разгребли эту жуткую свалку. Навели

порядок. Да, мы, конечно же, допускали и до сих пор допускаем оплошности, но, в

общем и целом, благодаря Христу в нашем доме чисто.

Мы вдруг поняли, что хотели бы делать добро. Вернуться к прежнему свинству? Вы

шутите? «Благодарение Богу, что вы, быв прежде рабами греха, от сердца стали

послушны тому образу учения, которому предали себя.

Освободившись же от греха, вы стали рабами праведности» (Рим. 6:17-18).

Может ли освобожденный узник вернуться в тюрьму? Да. Но пусть вспомнит о

серых стенах и долгих тоскливых ночах. Может ли новобрачный забыть свои обещания?

Да. Но пусть вспомнит свой священный обет и свою невесту. Может ли

перевоспитанный неряха снова устроить свинарник? Да. Но пусть сначала подумает о

разнице между вчерашней грязью и сегодняшней чистотой.

Может ли получивший бескорыстный дар не поделиться этим даром с другими?

Думаю, да. Но пусть вспомнит пример Мертл. Пусть вспомнит, что он, как и она, получил

ничем не заслуженный дар. Пусть вспомнит, что вся наша жизнь — дар благодати. И

пусть вспомнит, что благодать призывает нас жить по благодати.

Потому что именно так действует благодать.

12

Лк. 22:54-62

ПРИЙТИ В СЕБЯ

Бедный я человек!

Рим. 7:24

Чарлзу Робертсону следовало бы прийти в себя. Нет, тем самым он не скрылся бы

от полиции — все-таки он ограбил банк — но, по крайней мере, не стал бы посмешищем

для всего города Виргиния-Бич.

Девятнадцатилетний Робертсон, сильно нуждаясь в наличности, вошел как-то в

среду днем в государственный банк и заполнил заявку на получение ссуды, но вскоре

ушел. Судя по всему, он передумал насчет ссуды, предпочтя более быстрый способ

обогащения. Через пару часов Робертсон вернулся, держа в руках пистолет, записку с

требованием денег и большой мешок для них. Кассир подчинился, так что Робертсон

вдруг оказался обладателем целой кучи денег.

Понимая, что полиция уже едет, он бросился к выходу из банка. И только на

полпути к своей машине сообразил, что оставил записку у кассира. Испугавшись, что она

станет уликой против него, Робертсон побежал обратно в банк и выхватил у кассира

записку. С запиской и мешком в руках он пробежал целый квартал до места, где

припарковал машину. Именно в этот момент он вспомнил, что ключи зажигания оставил

на стойке, когда возвращался за запиской.

— И вот тогда он окончательно потерял голову, — со смешком комментировал

потом события представитель полиции.

Робертсон метнулся в туалет ресторана быстрого обслуживания. Сдвинув одну из

потолочных плиток, он спрятал в полости деньги и свой пистолет двадцать пятого

калибра. То и дело ныряя в тупички и прячась за машинами, он, наконец, пробрался до

своей съемной квартиры, где сосед, ничего не знавший об ограблении, встретил его

словами:

— Мне нужна моя машина.

Понимаете, машину Робертсон одолжил у приятеля. Вместо того чтобы признаться

в преступлении и объяснить, какую глупость отмочил, Робертсон прилепил к нависшей

над ним куче еще один ком грязи.

— Э-э, твою машину угнали, — сказал он.

На глазах пришедшего в ужас Робертсона сосед позвонил в полицию и сообщил об

угоне. Минут через двадцать полицейский увидел «угнанную» машину в квартале от

недавно ограбленного банка. По полицейской рации уже прошла информация о том, что грабитель забыл в банке ключи зажигания. Сотрудники полиции, сложив в уме два и

два, попробовали открыть этими ключами машину. Ключи подошли.

Полицейские направились домой к автовладельцу, сообщившему об угоне. Там они

увидели Робертсона. Тот во всем признался, был осужден за ограбление и попал в

тюрьму. Никакого освобождения под залог. Никаких кредитов доверия. Шутки

кончились.

В иные дни бывает трудно сделать что-то правильно. Еще труднее сделать

правильно что-то неправедное. В этом Робертсон не одинок. Мы все делаем то же

самое. Может быть, мы не берем чужие деньги, зато слишком много берем на себя, или

стремимся брать от жизни все, или учимся брать хитростью, и тогда, точно воры, боимся, что пришла пора браться за нас. Мы шарахаемся в тупики обмана. Прячемся за

штабелями несделанных дел и надвигающихся последних сроков. Хотя мы стараемся

вести себя непринужденно, любой, кто к нам приглядится, увидит, что мы в бегах, — мы

прячем глаза, говорим с нервным оживлением, наши руки трясутся. Мы плетем интриги

и изворачиваемся, меняем тему и путаем следы. Мы не допустим, чтобы хоть кто-то

узнал правду, особенно Бог.

Но с самого начала Бог призывает нас к честности. Он никогда не требовал от нас

совершенства, но ждет от нас правды. Еще во времена Моисея Бог сказал:

...Тогда признаются они в беззаконии своем и в беззаконии отцов своих, как они

совершали преступления против Меня и шли против Меня, за что и Я шел против них и

ввел их в землю врагов их... И Я вспомню завет Мой с Иаковом, и завет Мой с Исааком, и

завет Мой с Авраамом вспомню, и землю вспомню...

Лев. 26:40-42

Честность в сердце порождает честность в поклонении Богу

Неемия понимал, как дорога честность. Услышав о разрушении стен Иерусалима, упрекал ли он Бога? Винил ли он во всем небеса? Непохоже. Прочитаем его молитву:

«...исповедуюсь во грехах сынов Израилевых, которыми согрешили мы пред Тобою, согрешили — и я и дом отца моего. Мы стали преступны пред Тобою и не сохранили

заповедей и уставов и определений, которые Ты заповедал Моисею, рабу Твоему»

(Неем. 1:6-7).

Так происходит обращение второго по могуществу человека в царстве, который

принимает на себя ответственность за падение своего народа. Однако сцена его

личного покаяния бледнеет по сравнению с днем, когда покаялся весь народ. «...И

встали, и исповедовались во грехах своих и в преступлениях отцов своих. И стояли на