Услышав, что у Оливии нет матери, Мак испытал потрясение. Собирая о ней сведения, он прочел некролог. Однако теперь, услышав об этом из уст самой Оливии, он почувствовал желание защитить ее. Он знал, что такое терять родителей.
Луиза сочувствующе улыбнулась Оливии.
– Извините, я не знала. Когда вы потеряли мать?
– Когда училась в школе.
Мак невольно протянул руку и коснулся ладонью под столом руки Оливии.
– Это ужасно! – Луиза покачала головой и посмотрела на мужа. – Ладно, пусть твоя мать выводит меня из себя. Я намерена впредь улыбаться и терпеть ее ради нашего будущего ребенка.
– Я рад это слышать, дорогая, – произнес Гарольд и, повернувшись, подмигнул Оливии, ответившей ему улыбкой.
Пока они обедали и разговаривали, Оливия наслаждалась прикосновением Мака к своей руке. Оливия развернула свою ладонь и пожала ладонь Мака. Ей было очень хорошо.
Оливия нанизывала на нитку желтые и красные шарики, создавая гирлянду для елки. Пристроившись на коврике у елки в своей комнате, она пыталась объяснить Маку, как делаются украшения для новогоднего дерева. По радио звучала известная песня Джуди Гарланд о Рождестве. У Мака ничего не получалось. Он был финансовым гением и отменно целовался, но когда дело доходило до нитки с иголкой, он становился беспомощным.
– Проклятье! – выругался он, испортив очередную гирлянду.
Оливия рассмеялась.
– Да брось ты! Не нужно ругаться, когда поет Джуди Гарланд.
– Почему? Я расстроен, а она поет унылую песню.
– Эта песня не унылая, – поправила Оливия, – а сентиментальная.
– Для меня это одно и то же.
Оливия присела на ворсистую кушетку и вздохнула.
– Нам с мамой нравились такие песни.
Мак посмотрел на нее так, будто она воткнула ему в бок иглу.
– Мы же шутили, а ты предалась воспоминаниям. Теперь я кажусь себе дрянью.
Оливия улыбнулась.
– Нет, – произнесла она и добавила: – Моя мама тоже любила пошутить.
– Когда она умерла? Ты что-то говорила за обедом...
– Я тогда училась в школе, – Оливии по-прежнему было трудно рассказывать о себе.
– Сколько тебе тогда было? Шестнадцать?
– Да.
– Это сложный переходный возраст. Мама умерла, и отец... – он запнулся и наклонил голову набок. – А что твой отец?
Разговор начинал тревожить Оливию. Мак был умен и мог легко обо всем догадаться. Девочка шестнадцати лет осталась без матери и ищет утешения...
– Папа был вне себя от горя, и он ни на что не обращал внимания. – Заметив, что Мак пристально смотрит на нее, она спросила: – В чем дело?
– Оуэн перестал обращать на тебя внимание, так?
– Нет, он просто переживал, – она стиснула зубы.
– Тебе тоже было нелегко, Оливия.
Она отвернулась и посмотрела на огонь в камине. К горлу подступил ком. Оливия не хотела, чтобы кто-то узнал о том, что отец тогда перестал заниматься ею и ушел в себя. Маку не следовало этого знать.
– Как ты справилась с горем, Лив? Как тебе удалось все вынести в одиночку?
– Я была не одна, черт побери! – хрипло выкрикнула она. Мак все-таки доконал ее. Она тогда была не одна. Оливия нашла утешение, которого не мог дать ей отец. Ей хотелось хотя бы на время забыть об одиночестве. Оливия схватила сделанную гирлянду. – Первые полтора года после смерти матери я, можно сказать, свихнулась. Однако потом все уладилось, понял?
– Понял, – он кивнул.
– Я больше не хочу об этом говорить.
– Хорошо, – он указал на шарики. – Я попробую сделать гирлянду снова.
Оливия наблюдала, как Мак нанизывает шарики на нитку и потом по неосторожности давит их. Она покачала головой.
– Для такого парня, как ты, это занятие слишком необычное.
– Ты права, черт возьми! – сказал он. – Однако мне ясно, что чем раньше я закончу украшать ель, тем скорее смогу поцеловать тебя.
Оливия рассмеялась.
– Умница! Ты не украшал новогоднюю ель в детстве?
– Нет. По меньшей мере до четырнадцати лет точно не украшал.
– А что произошло, когда тебе исполнилось четырнадцать лет?
– Меня усыновили профессор университета и его жена. Они не очень любили домашний уют и не были настоящими домоседами, однако устраивали милые, умиротворяющие праздники.
– Они не любили домашний уют и не были настоящими домоседами...
Мак нанизал на нитку пять красных шариков и горделиво посмотрел на Оливию.
– Я имею в виду, что они не пекли пироги, не пели мне колыбельные и не пытались советовать, с какими девочками дружить. Однако я был не против такого воспитания. Многие хотели сделать из меня того, кто нравился бы им, а не мне. Эта же семья состояла из настоящих учителей. Они задавали мне вопросы и заставляли думать. Они вдохновляли меня на усердную работу. Именно они убедили меня поступать в Гарвард.
Интересно, подумала Оливия. Теперь понятно, почему Мак всю жизнь только и делает, что работает. Неудивительно, что он захотел защитить свою фирму и отомстить конкуренту.
– Они усыновили тебя официально?
– Нет, – он пожал плечами. – Я жил с ними до тех пор, пока мне не исполнился двадцать один год.
– Они живы?
Мак покачал головой.
– Они умерли с разницей в год.
– Извини, – тихо сказала Оливия. – Должно быть, тяжело жить одному.
Мак продолжал делать гирлянду.
– Теперь я не одинок, – он взглянул на нее из-под густых ресниц.
Оливия никогда прежде не встречала мужчин, подобных Валентайну. Ни один мужчина не привлекал ее так, как Мак. Всего за какие-то несколько секунд он мог заставить ее грустить, испытывать разочарование, чувствовать неуверенность, злиться, защищаться и волноваться.
– Детство у тебя было не из легких, но ты хочешь, чтобы у тебя были дети?
В его взгляде Оливия не увидела отвращения или недовольства. Он смотрел на нее искренне.
– Я не могу представить, что когда-нибудь стану сильно любить кого-нибудь. Я не думаю, что вообще способен на это... способность любить закладывается в детстве.
Слова Мака удивили ее.
– Возможно, она закладывается именно в детстве, однако это не обязательно. Я думаю, что любви можно научиться так же, как выучить историю или научиться читать.
– Или вызубрить химию, – весело сказал он.
– Точно, – Оливия кивнула, потом наклонилась и поцеловала его в губы. Мак насладился нежным прикосновением ее губ. Она вздохнула. – Я не намерена ждать, пока ты закончишь свою гирлянду.
– Дорогая, – хрипло произнес он, – я думаю выбросить эту проклятую ель в окно.
Мак провел кончиком языка по ее губам, и она улыбнулась, потом коснулась рукой его лица, покрытого дневной щетиной. Наклонив голову, Оливия с жадностью поцеловала его снова. Мак издал нечленораздельный звук и ответил на ее поцелуй, потом сжал губами ее нижнюю губу.