Читать интересную книгу Сожженная заживо - Суад

— Вот эта дама работает в гуманитарной организации…

И дальше беседа продолжалась в палестинском духе, между двумя мужчинами:

— Как стада?.. Каковы виды на урожай?.. Как идет торговля?..

— Погода плохая… зима начинается, да и израильтяне создают массу проблем…

Довольно долго разговаривали о погоде и дождях, прежде чем приступили к цели нашего визита. Поскольку отец не говорил о своей дочери, значит, и Хассан о ней не заговаривал, тем более я. Нам предложили чаю. Поскольку я иностранка, приехавшая в гости, я не могла отказаться от гостеприимства. И вот уже пора уезжать. Попрощались.

— Мы приедем к вам еще раз…

Не очень‑то далеко мы продвинулись, однако пришлось уезжать. Потому что начинать надо так, и мы оба об этом знали. Надо войти в доверие, чтобы нас не приняли за врагов или дознавателей, дать им время, чтобы можно было приехать снова.

И вот мы уже оказались на дороге, ведущей к городу, расположенному в сорока километрах отсюда. Я помню, что вздохнула с облегчением:

— Уф! Кажется, все прошло не так уж плохо? Можем вернуться через несколько дней.

— Вы, в самом деле, хотите вернуться?

— Да, конечно, ведь пока мы ровным счетом ничего не сделали.

— Но что вы можете им предложить? Если это деньги, то они ни к чему… не рассчитывайте на них. Честь есть честь.

— Я буду упирать на тот факт, что она умирает. К сожалению, это правда, вы мне сами это говорили…

— Без срочного лечения, а срочность уже давно миновала, в самом деле, ее шансы уже ничтожны.

— Тогда, поскольку она может там остаться, я скажу им, что увезу ее умирать в другое место… Возможно, это поможет им избавиться от проблем?

— Она несовершеннолетняя, и у нее нет документов, необходимо согласие родителей. Но они палец о палец не ударят, чтобы выправить бумаги. Вы ничего не сможете сделать…

— Но давайте все же приедем к ним еще раз. Когда вы им позвоните по арабскому телефону?

— Через несколько дней, дайте мне время…

Только у маленькой Суад совсем не оставалось времени. Но Хассан был настоящим волшебным доктором. У него была работа в госпитале, семья, и тот простой факт, что он вмешался в преступление во имя чести, мог навлечь на него серьезные неприятности. Я все больше и больше понимала это и уважала его осторожность. Преодолеть подобные запреты, попытаться их обойти — все это было внове для меня, и я погрузилась в эту затею со всей своей энергией. Но именно Хассан связывался с деревней, предупреждая о наших визитах, и я прекрасно представляла, каково ему приходилось…

Суад умрет

— Мой брат очень добрый. Он попытался принести мне бананы, а доктор велел ему больше не приходить.

— А кто с тобой это сделал?

— Это Хуссейн, муж моей старшей сестры. А мать принесла мне яд в стакане…

Я уже знала немного больше об истории Суад. Она уже говорила лучше, но условия в этом госпитале были ужасны для нее. Ее вымыли один раз, держа за остатки волос на голове. Ожоги воспалялись, сочились и кровоточили постоянно. Я разглядела верхнюю часть ее тела: голова была склонена на грудь, как при молитве, так как подбородок прикипел к груди. Она не могла шевельнуть руками. Нефть или бензин были вылиты ей сверху на голову. Огонь спускался на шею, уши, по спине, рукам и верхней части груди. Она была скрючена, как какая‑то странная мумия, вероятно, еще тогда, когда ее транспортировали, и до сих пор была в том же состоянии, уже более двух недель. Не считая родов в полукоматозном состоянии и ребенка, который исчез. Скорее всего, социальные службы поместили его в какой‑нибудь сиротский приют, но куда именно? Мне очень хорошо известно будущее, которое ждет этих незаконнорожденных детей. Оно безнадежно.

Мой план был безумным. В первую очередь я хотела перевезти ее в Вифлеем — город, находившийся в то время под контролем израильтян, куда имели доступ, как я, так и она. Несложно перевезти ее в другой город. Я определенно знала, что там не было необходимых средств для пораженных обширными ожогами. Это был только промежуточный этап. Но в Вифлееме можно было получить хотя бы минимальное базовое лечение. И третья фаза моего плана: отъезд в Европу с согласия организации «Земля людей», которую я еще не запрашивала. Не говоря уже о ребенке, которого я тоже намеревалась разыскать между делом.

Когда молодой доктор сел в мою маленькую машину, чтобы ехать во второй раз к родителям Суад, он опять казался встревоженным. Нас приняли там же, на улице под деревом, шел тот же банальный разговор, но на этот раз я заговорила о детях, которых нигде не было видно.

— У вас много детей? Где они?

— Они в поле. У нас есть замужняя дочь, у нее два мальчика, и есть женатый сын, у него тоже два мальчика.

Значит, мальчики. Надо было поздравить главу семьи. Но и посочувствовать также.

— Я знаю, что у вас есть дочь, которая причинила вам много неприятностей.

— Йа харам! Это ужасно, что с нами произошло! Какое несчастье!

— В самом деле, это большая неприятность для вас.

— Да, очень жаль. Аллах Карим! Но Бог велик.

— Однако в деревне очень неприятно иметь такие сложные проблемы…

— Да, нам всем очень тяжело.

Мать не говорила ни слова. Все стояла, подчиняясь мужу.

— Да, так или иначе, она скоро умрет. Она очень плоха.

— Да! Аллах Карим!

А мой доктор добавил с видом профессионала:

— Да, она, в самом деле, очень плоха.

Он понял мой интерес к этому странному торгу об ожидаемой смерти девушки. Он мне помогал, живо подтверждая мимикой неизбежную смерть Суад, в то время как мы сами ожидали как раз противоположного… Он принял эстафетную палочку. Отец наконец‑то поведал то, что его особенно заботило:

— Я надеюсь, что мы сможем остаться в деревне.

— О да, конечно. Ведь рано или поздно она все равно умрет.

— На все воля Божья. Эта наш рок. Мы тут ничего не поделаем.

Но он так и не сказал, что же все‑таки произошло, ни слова. Тогда, в какой‑то момент, я сделала ход своей пешкой на шахматной доске:

— И все же для вас будет не очень хорошо, если она умрет здесь? Когда вы проведете похороны? И где?

— Мы похороним ее здесь, в саду.

— Может быть, если я заберу ее с собой, она сможет умереть в другом месте, и у вас не возникнет этих проблем.

Родителям, судя по всему, мои слова о том, что я заберу ее с собой, чтобы она умерла где‑то в другом месте, ничего не говорят. Они никогда в жизни не слышали ни о чем подобном. Хассан сразу понял это и слегка на них нажал:

— Вообще‑то, конечно, это создало бы меньше проблем и для вас, и для всей деревни…

— Да, но мы все же похороним ее здесь, если на то воля Божья, и всем скажем, что похоронили ее, и все.

— Я не знаю, но все же подумайте хорошенько. Возможно, я смогу увезти ее умирать в другое место. Я смогу это сделать, если для вас это будет лучше…

Как это ни отвратительно, но в этой патологической игре я могу делать ставку только на смерть. Возвратить Суад к жизни и говорить о лечении — это навести на них страх. Они сказали, что им надо поговорить между собой. Таким образом, они дали нам понять, что пора уезжать. Что мы и сделали после обычных приветствий и обещаний приехать еще раз. Что можно было подумать в тот момент о нашей попытке? Правильно ли мы вели переговоры? С одной стороны, Суад исчезнет, а с другой стороны, ее семья вновь обретет честь в своей деревне…

Как говорит отец, Бог велик. Надо проявить терпение.

Пока шло время, я ходила в госпиталь каждый день, чтобы обеспечить хотя бы минимальный уход. Мое присутствие обязывало персонал прилагать кое‑какие усилия. Например, проводить большую дезинфекцию. Но без болеутоляющих и без специальных препаратов кожа бедной Суад представляла собой огромную рану, причиняющую ей невыносимую боль, и смотреть на эти ожоги со стороны было ужасно. Часто я мечтала, как о волшебной сказке, о госпиталях моей страны — Франции, Наварры или других городов, где лечат большие ожоговые поражения кожи с такой предосторожностью и таким упорством, стараясь сделать боль переносимой…

И вот мы приехали на переговоры опять вдвоем, мой славный доктор и я. Надо было ковать железо, пока горячо, предлагать сделку с максимальной дипломатичностью и в то же время с уверенностью: «Будет не очень хорошо, если она умрет в стране. Даже в госпитале, там, для вас это плохо. Но мы можем увезти ее далеко, в другую страну. И если будет так, то с этим делом будет покончено. Вы сможете сказать всей деревне, что она умерла. Она умрет в другой стране, и вы больше никогда не услышите о ней».

Беседа достигла своего пика. Но без документов договор с ними будет недействительным. Я почти добилась своего. Я не просила ничего другого, не спрашивала, кто сделал это, кто был отец ребенка. Такие истории на переговорах ни к чему, упоминание о них только больше запачкает их честь. Что сейчас для меня самое важное — это убедить их, что их дочь умрет, но в другом месте. И пусть я покажусь им сумасшедшей, эксцентричной иностранкой, которой, в конце концов, можно воспользоваться в своих интересах.