Читать интересную книгу «Там, среди шумного моря, вьется Андреевский стяг…» Хрестоматия военного моряка - Сборник

Митрополит Петр Петрович[127] и генерал-майор князь Вяземский[128], командовавшие войсками, отличили себя не только неустрашимостью, но также деятельностью и необыкновенным хладнокровием.

…Не имея достаточного числа войск, чтоб отважиться на приступ Рагузы, защищаемой сильным гарнизоном и множеством вооруженных жителей, Сенявин обложил крепость со всех сторон, устроив на высотах батареи, кои беспрестанно действовали по городу и наносили ему важный вред. Нет сомнения, что нужда в свежей воде и продовольствии в непродолжительном времени заставили бы неприятеля склонится к сдаче, если бы не неимоверная измена со стороны турок, несмотря на их уверения в сохранении нейтралитета, не заставила снять блокаду. 24-го числа Мармон показался в трех сильных колоннах на высотах близ турецкой крепости и стремился зайти к нам в тыл и поставить нас между двух огней. После этого должно было отступить, и отступление произведено было в глазах сильнейшего втрое неприятеля с чрезвычайным искусством и сопровождаемо чудесами храбрости, благоразумия и терпения. Войска наши посажены были благополучно на гребные суда в двух верстах от крепости и перевезены на флот. На другой день для предупреждения беспокойств от разглашения слухов об отступлении войск наших Сенявин с кораблем своим отправился в Боко-ди-Катаро.

28-го войска свезены были на берег и расположены в крепостях Кастельново и Эспальоле так, что могли в случае надобности выйти навстречу неприятелю и подкрепить передовые посты, поставленные на удобном расстоянии от крепостей; далее же дороги и проходы, ведущие в здешнюю провинцию, стереглись отборными отрядами черногорцев и приморцев. Попечения эти крайне обрадовали народ и черногорцев: они начали было приходить в уныние, что провинции эти сдадутся австрийцам.

Скоро слухи о сдаче Катаро оказались справедливыми. Сенявин не мог их более терпеть и приказал приготовить народ к исполнению этой воли Государя Императора. Австрийский двор исходатайствовал ее, представив великодушию российского монарха, что Бонапарт, удержав крепость Браунау, не хотел ее отдать им не иначе как по очищении русскими Катарской области, и грозясь занять своими войсками Триест и прочие адриатические порты. Положение адмирала было чрезвычайно щекотливое. С одной стороны, благоразумие и дальновидность убеждали его сколь важно для пользы России удержание этой области, с другой стороны, он мог опасаться неприятных последствий в политике от дальнейшего промедления. К счастью, насильственное занятие французами Рагузинской республики дало ему законный повод отражать требования австрийских комиссаров и уверять, что он готов сдать им занимаемые российскими войсками области, если французы очистят немедленно Рагузу. Другой благовидной причиной служило Сенявину явное волнение жителей Боко-ди-Катаро и черногорцев, кои втайне вооружали суда и поклялись на концах мечей своих, что не хотят никакого другого покровительства и власти кроме российского Императора. Сенявин представлял австрийским комиссарам сколь мудрено при этих обстоятельствах согласить и успокоить умы этого необузданного народа и опасно предпринимать что-либо, противное ему. В то же время [тайными] пружинами Сенявина пламя народного вооружения против общего врага готово было вспыхнуть в Далмации, где ожидали только содействия флота, но вдруг получил адмирал от статского советника Убри[129] из Парижа письмо, в коем сообщал он ему выписки статей, касающихся сдачи Катаро, из мирного договора, подписанного им 8 июля между Россией и Францией, и приглашал немедленно приступить к исполнению их, присовокупив, что спокойствие Европы может быть нарушено малейшим отлагательством этих мер остановкой с нашей стороны.

После этого нельзя было сомневаться в истине этих известий, и если дальновидность и осторожность Сенявина позволяла ему благовидным манером под различными отговорками, как то: приведением в порядок счетов, собранием рассеянных судов и проч. продлить несколько исполнение статей договора в надежде скорого получения сведений об отмене его, то должен был он по крайней мере прекратить военные действия, а потому тотчас же [были] возвращены корабли с занимаемых ими военных станций. Напротив того, бедные жители пришли в отчаяние и, почитая себя совершенно погибшими, готовы были скорее оставить отечество свое, столь драгоценное вообще всем славянам, чем подпасть под жестокое иго поработителя Европы. Мог ли Сенявин равнодушен быть к судьбе этого преданного народа?..

Вслед за настояниями французов и австрийцев о скорейшей сдаче Боко-ди-Катарской области, Сенявин получил из Вены с депешей, в коей содержалась воля Государя Императора относительно занимаемых нами крепостей, которую подтверждал и посол наш граф Разумовский[130]. Можно представить сколь затруднительно и скользко было положение Сенявина. Как осмелиться не исполнить Высочайшего повеления? Как не выполнить мирного трактата, заключенного полномочным [послом]? Как согласить обязанность вождя, подданного, политика с долгом патриота? Исполнить первое – значило ослушаться воли Государя! И мог ли Сенявин с той пламенной любовью к славе и чести Отечества, с той уверенностью в справедливости монарха долго колебаться, долго выбирать? Он положил не сдавать Боко-ди-Катаро, доколе не узнает о сей воле Государя через депутатов, отправленных от здешнего народа в Санкт-Петербург или до решительной перемены обстоятельств на севере. Этим подвигом он вышел из среды обыкновенных людей и стал наряду с теми бессмертными мужами, кои, жертвуя своей личностью для пользы отечества, не страшатся говорить правду царям.

Между тем, угощая и увеселяя французских и австрийских комиссаров, адмирал умел посеять между теми недоверчивость и неудовольствие, так что последние формально протестовали против первых, и тем выигрывал время. Наконец Лористон[131], видя что русский военачальник проник в политику его властелина, которому нужно было захватить Катарскую землю для властолюбивых видов своих на Морею и Албанию и для изгнания русских с Ионических островов, отправился обратно в Рагузу, прислав с отчаяния громоносную ноту.

Французы начали подвигаться к нам и строить на северном мысу, называемом La pointe dOstro, лежащем у самого входа в Катарский залив, сильные батареи, конечно, в намерении запереть наш флот в гавани. Все с неудовольствием смотрели на равнодушие адмирала, с каким позволял он им продолжать свою работу, но Сенявин готовил показать свету, что он умеет с французами обращаться и знает, что с ними гораздо страшнее быть в союзе, чем в войне, ибо, пренебрегая святостью законов и договоров, Наполеон и его генералы чаще торжествуют на трофеях коварства, чем победы. Сенявин первый поставил преграды этой революционной дерзости и буйству, уничтожив их вероломные, коварные замыслы не переговорами, не жалобами, для них невнятными, но оружием!

26-го августа с фельдъегерем получена была Сенявиным депеша от товарища[132] министра морских сил, в коей между прочим было сказано, что «воля Его Императорского Величества есть на всемерное продолжение воинских действий». Торжествуя в душе, как истинный патриот, счастливому успеху своей осторожности, Сенявин немедленно дал знать об этом митрополиту Петру и принял с ним столь благоразумные меры к собранию распущенных [по домам] черногорцев и приморцев, что в несколько дней был в совершенной готовности отразить сильного неприятеля, между тем как тот нисколько об этом не помышлял.

30-го августа праздновал адмирал самым блистательным образом тезоименитство августейшего именинника Императора Александра, и когда еще на флоте раздавались громкие крики торжества, или как многие успокоились после дневных веселий и радостей – вдруг на рассвете раздался выстрел с адмиральского корабля. Воспрянули ото сна и торжества, и через час кроме «Ярославля» все корабли снялись с якоря и рассеялись по Адриатике. Это было сигналом деятельнейшей войны и ответом французским бюллетеням, объявлявшим о совершенном уничтожении сил Сенявина в Адриатике.

Напротив того, старание, которое наполеоновские агенты приложили, разгласив о заключении мира между Россией и Францией, имело в других краях весьма удачные для них действия. Англичане, едва узнали о подписании трактата, как немедленно отступили из Калабрии и возвратились в Мессину, оставив несчастные эти провинции без заступления и предав жителей их отчаянью и мщению французов.

…Нельзя изобразить радости, изъявленной всеми, особенно жителями, при обнародовании известия о возобновлении войны.

Корабль «Св. Петр» в несколько минут очутился перед французскими батареями и приветствовал незваных гостей залпом целого борта ядрами с картечью. Ему даны были еще три канонерские лодки в подкрепление. Через несколько дней не стало основания неприятельских батарей, хотя всякий раз ночью они поправляли, что было днем разрушено. 13-го сентября мыс Остро очищен был от неприятеля, который принужденным нашелся оставить на месте 15 орудий разного калибра, достаточное количество снарядов, потеряв при этом случае много убитыми. Ниспровергая таким образом силою силу, и коварству неприятеля Сенявин не позволял торжествовать: 12-го является на фрегат «Венус» под парламентерским флагом французский офицер и подает капитану бумагу, коею главнокомандующий генерал Молитор[133] извещает, что приказал прекратить военные действия, возникшие от некоторых недоразумений, и с согласия адмирала Сенявина послал на двух судах несколько бочек воды и провианта для войск, находящихся на мысе Остре, почему и просит российские крейсера не задерживать их и пропустить. Капитан решился послать к адмиралу удостовериться в справедливости такого приказания и получил в ответ следующие достопамятные слова, написанные рукой Сенявина на рапорте капитанском: «Неприятелю верить не должно, тем паче французам. Вы, г. капитан, отвечаете, если суда не будут взяты». Разумеется, что приказание адмирала было выполнено.