Читать интересную книгу Аферист Его Высочества - Евгений Сухов

Михаил Николаевич.

Не будучи знакомым с Вами, все же смею писать к Вам, Ваше Высочество, и вот по какой причине…

Глава 9. С Хитровки выдачи нет, или Кто жив и кто мертв

– Ну, как все прошло?

– Вроде бы все складно.

– Лихачев ничего не заподозрил?

– Нет, я думаю.

– Хочется верить…

Сева посмотрел в глаза собеседника:

– Коли хочется верить – верь.

Неофитов хмыкнул и после короткого молчания спросил:

– Он напишет письмо?

– Надо думать, – Долгоруков усмехнулся, – вовсю уже пишет. Или написал уже…

– А сработает? – все продолжал спрашивать неугомонный Африканыч.

– Считаю, что да.

– И что тогда?

– А тогда ты едешь в Первопрестольную и ищешь Сизифа. Нет, не ищешь. Находишь.

– А он на свободе? – с тревогой спросил Африканыч.

– Я не знаю. Сам выяснишь.

– А если его опять закрыли? Что делать будем?

– Будем надеяться, что не закрыли, – слегка нахмурился Сева. – Определишься на месте.

– Понял. – Неофитов чуть помолчал, очевидно, обдумывая только что пришедшую мысль, которую тут же прогнал. – И сколько ты даешь мне времени на все про все? Вернее, сколько ты даешь времени Сизифу?

– Месяц, – ответил Всеволод Аркадьевич и очень серьезно посмотрел в глаза Неофитова. – Самое большее…

* * *

Десять лет – это много или мало? Для жизни – вроде много. Как-никак довольно значительная ее часть. А как оглянешься назад, так вроде всего ничего. И пролетели они совсем незаметно. И быстро. Подобно мигу!

Именно десять лет прошло со времени суда над «Червонными валетами», и через пару недель Африканыча и еще восьмерых «валетов» повезли в Западную Сибирь, в ссылку. Им еще повезло. Ведь лучше север Сибири, чем юг Сахалина. Так они шутили. Не очень весело, правда.

И именно десять лет он не был в Москве. Так что судите сами, много это – десять лет – или мало…

Мощный новехонький «Ферли», остановившись и выпустив пары, замер. Из разноцветных вагонов, невесть куда спеша, стали выходить пассажиры. Все они были отчего-то хмуры, хотя в начале пути, когда рассаживались по вагонам, настроение у всех, или почти у всех, было жизнерадостное. Оно и понятно: начало дороги бодрит и возбуждает, конец пути навевает усталость и некую печаль. Наверное, оттого, что путь завершен. Путь – он как цель: когда к ней движешься, то полон энергии, сил и радости от движения к цели. А вот когда цель достигнута, ожидаемой радости почему-то не испытываешь. И задаешься не очень веселым вопросом: а что дальше?

Африканыч в начале пути тоже испытывал подъем душевных и физических сил. К тому же предстояла встреча с Москвой, в которой не был десять долгих лет. Это как встреча с любимой женщиной после долгой разлуки: ты просто сгораешь от нетерпения поскорее увидеться, подгоняешь время и мучаешься вопросами, как она, не изменилась ли? И любит ли тебя по-прежнему?

Зеленые вагоны третьего класса опустели первыми. Публика в них ехала самая разношерстная: крестьяне, мещане, коммивояжеры, выходящие в тираж актриски и карточные шулера, «срубившие» за дорогу пару-тройку червонцев. Ехали цеховые, мелкие торговцы, намеревающиеся купить в древней столице на грош пятаков (напрасно, кстати, надеющиеся), и прочая шелупонь, рассчитывающая, что в Москве им будет житься слаще и лучше, нежели в Торжке, Мокрой Слободе или починке Красная Выпь. Были еще приходский священник, парочка беспашпортных бродяг и несколько бедных студентов, по обличью и одежде мало отличающихся друг от друга.

Публика из синих вагонов была более степенной и «чистой». Во втором классе предпочитали колесить люди деловые. А еще не сильно богатые, то есть небогатые вовсе. Здесь гуськом, друг за другом, потянулись к извозчичьей бирже разной гильдии купцы (включая и первую гильдию) и коммерции советники. Эти пуще собственного ока ценили время и копейку. Конечно же, они могли ехать и первым классом, но зачем переплачивать несколько рублей, когда лично для себя можно устроить такой же комфорт, как и в первом классе? Надо просто скрутить в бараний рог вагонного кондуктора – и все будет.

А еще вторым классом предпочитали ездить дворяне, у которых за душой ни черта не было, но до зеленых вагонов третьего класса опускаться было никак нельзя. Следовало – хоть тресни! – держать марку и из последних сил производить на окружающих и самого себя впечатление вполне респектабельного господина.

Еще ехали здесь матроны семейств с целым выводком детей и их мамками и няньками. Дети, в отличие от взрослых, были веселые и шумные, как и в начале пути, и это раздражало остальных пассажиров синих вагонов.

Во втором классе предпочитали ездить также чиновники мелкой и средней руки, гимназические учители и инспекторы, магистры и экстраординарные профессоры, которым до ординарного профессора (не говоря уж о профессоре «полном») было еще расти и расти.

Вторым классом ездили назначенцы, спешащие к новому месту службы, и господа командировочные, коим деньги на билеты выдавались сугубо во второй класс. Попадались поволжские помещики, спешащие в древнюю столицу провести зиму и присмотреть для дочерей подходящих женихов, и соборные священники, не гнушающиеся поездами, изрыгающими пар и дым, хотя дым не от костра есть порождение сатанинское и адское, а стало быть, грех.

Африканыч ехал первым классом, и вышел степенно, как и все пассажиры желтых вагонов. Эти не спешили взять извозчика. На вокзале их поджидали собственные экипажи и даже кареты с гербами – конечно, во второй половине восьмидесятых годов просвещеннейшего и эмансипированного девятнадцатого века анахронизм, но что делать? Как блюсти столбовую дворянскую честь, ежели не ездить сугубо первым классом и не иметь собственного выезда? Эдак скоро что дворянин, что мещанин, что, прости господи, крестьянин будут совершенно без разницы. Ведь устои ныне крепко пошатнулись. В том числе благодаря либеральным реформам Александра Второго и объявленной им эмансипации. Но более всего устои были поколеблены самим фактом убиения государя императора, царя Польского и Великого князя Финляндского Александра Николаевича Освободителя богопротивным бомбометателем Игнатом Гриневицким. Да и то, скажите на милость, о каких устоях возможно говорить, когда государя то стреляют, «как зайца» (по его собственному выражению), то взрывают прямо во дворце. Нет устоев – нет порядку. А без оного русскому человеку полная погибель. То бишь кранты!

Африканыч прибыл налегке. Только дорожный саквояж со всем необходимым в пути, деньги, кое-какие документы да собственная память, помещавшаяся, конечно, не в саквояже, но в голове. А голова у Самсона Африканыча была умная и светлая.

Выйдя через центральный вход одноэтажного вокзала с башенкой посередине и имперским флагом на ее шпиле, Неофитов ступил на Каланчевскую площадь, названную так потому, что некогда на этом месте или близ него стоял путевой дворец «тишайшего» царя Алексея Михайловича с деревянной вышкой-каланчой. Но первым получило название «Каланчевское» – поле с лугами, ручьями и болотцами близ царского дворца, построенного на бережку обширного Красного озера прямо напротив Красного села. Потом болотца осушили, ручьи и речки заключили в трубу, – и образовалась площадь, на которой аккурат после освобождения крестьян и было выстроено здание вокзала, с башенкой, немного смахивающей на каланчу.

Африканыч втянул в себя весенний воздух и задумался. Куда идти? Где искать этого Сизифа? Ведь найти в Москве нужного человека не так-то просто. Хотя с чего начать розыски, Неофтов уже знал. С Хитрого рынка. Ибо с Хитровки, как с Дона – выдачи нет.

* * *

«Утюг» стоял на прежнем месте. Да и куда ему подеваться, коли он – «Утюг». Стоял и будет стоять в веках. Место на «стрелке» меж тремя переулками за церковью во имя Святых апостолов Петра и Павла, выходящее на Сухой овраг и Хитров рынок, занимал некогда дворец Ивана Третьего, великого князя Московского. Через три века на месте великокняжеского дворца выросла усадьба знатных бояр Колычевых. А теперь здесь стоял «Свиной дом», бывшие владения генерала Хитрово, собственно, и заложившего Хитровку. «Утюг» был одним из корпусов «Свиного дома» и правда походил своей формой на чугунный утюг. Но ни дом, превращенный не столь уж и давно в ночлежку самого что ни на есть сквернейшего пошиба, ни его обитатели не интересовали Самсона Африканыча. И даже теперешние владельцы «Утюга» были неинтересны Неофитову. Его занимал трактир «Каторга», что расположился в полуподвале «Утюга» и глядел на один из переулков «стрелки» верхней половинкой окошек. Вторая половина потихоньку врастала в землю. Так что ежели вы вдруг надумаете заглянуть внутрь трактира через окно – вам надлежит встать на колени и приложить лоб к земле, будто вы мусульманин и молитесь своему Единому и Всевышнему. Либо и вовсе лечь плашмя на живот, коли вас не смущает таковое положение на людной улице. Только так вы сможете узреть творящееся внутри трактира. Естественно, измазавшись в пыли или даже грязи. Так что стоит подумать, так уж вы непременно желаете заглянуть в нутро «Каторги». Но если все же жаждете и у вас в том имеется оправданная надобность, то, произведя все вышеописанные действия, нет никакой гарантии, что из сего заведения не вылетит вдруг здоровенный лоб и не надает вам по физиономии, туловищу и прочим телесным членам от всей души, чтобы не подсматривали и не совали свой нос, куда не следует. Ну и так, для острастки.