Подолгу и в упор она смотрела только на себя. Могла часа два просидеть перед зеркалом, накладывая косметику или возясь со своими чудесными волосами. Иногда распустит по плечам, иногда сплетет в косу, иногда по-старомодному взобьет кверху — ей шла любая прическа.
Мужики на улице оборачивались Инне вслед, и лица при этом у них приобретали одинаковое жадное выражение, но Роберт жену не ревновал. Он-то знал, что мужчины ее совсем не интересуют. Она их просто не замечает.
Эта Спящая Красавица живет в собственном мире, куда никому доступа нет. Но при этом и наблюдательна, и практична, и очень неглупа. Как всё это в ней сочетается — бог весть.
Через какое-то время Роберт оставил попытки подловить ее взгляд. Потому что запал на нее по-настоящему. Наверно, на всю жизнь.
Пусть будет на свете женщина, самая главная из всех, которая останется для него тайной. Ведь разгадать тайну — это значит ее убить. Кого ты этим накажешь? В первую очередь самого себя.
Во-первых, это глупо. Во-вторых, нечестно. А в-третьих, положа руку на сердце, разве мы хотим знать, что на самом деле думают близкие люди? Достаточно вспомнить давний эксперимент с мамхеном…
Лишь изредка Роберт позволял себе подглядеть через замочную скважину в подводное царство своей русалки, и то в совершенно определенный момент — сразу после оргазма, который случался у Инны очень редко. В такую минуту, чувствуя себя героем, он нежно, как бы лаская, слегка раздвигал ей пальцами веки. Глаза жены, наполненные сытым блеском, послушно зажигались кошачьими огоньками, но всякий раз Роберт слышал одно и то же: «Как хорошо, как же хорошо, м-м-м, хорошо, ай да кролик».
Когда в первый раз понял, что это он — «кролик», обиделся. В лицо она его никогда так не называла. Но, подумав, остыл. Мало ли какие у кого с самим собой игры. Тем более, кроликов Инна обожала, они у нее были повсюду — на брелке от ключей, на зеркальце автомобиля. Даже на зимней шапочке красовалась ушастая эмблема «Плейбоя». Если это был фетишизм, то кличку «кролик» следовало считать лестной.
А неуловимый взгляд, как выяснилось, у них, Строевых, был семейным. Александра Васильевна, завиднейшая из тещ, во время нечастых родственных визитов рта почти не открывала, смотрела только на мужа или на накрытый стол, чуть что — срывалась на кухню, хлопотать. У молодых дома появилась всего один раз, на новоселье. Просидела весь вечер, перекладывая с места на место ножи и вилки. Она и на родную дочь, кажется, никогда не смотрела. А чтоб поболтать по телефону, как это делают нормальные дочки-матери, это у них и подавно было не заведено. Должно быть, всю энергию своей вялой души, всю отпущенную природой необильную страстность Александра Васильевна инвестировала в мужа, блестящего и громокипучего Всеволода Игнатьевича.
Этот монополизировал темперамент всего своего семейства. Неудивительно, что его женщины получились такими квелыми: большего заряда электричества не вынесли бы стены ни одной квартиры.
Теща-то черт с ней, даром не надо, а вот тестю Роберт в глаза бы заглянул. Дорого бы заплатил, чтобы послушать его настоящий голос и мысли. Только хрена. Молчаливостью Всеволод Игнатьевич не отличался, взгляда не прятал, но никогда не расставался с темными очками. В юности, аспирантом Физтеха, был на секретных испытаниях и, как сам говорил, «по щенячьему любопытству» оказался слишком близко к вспышке. С тех пор не выносил яркого света, совсем. Очки у него были особенные, «хамелеон»: при свете дня или электрическом освещении темнели до полной черноты. Поди-ка, подсмотри через такие в глаза.
За вычетом травмированного зрения Всеволод Игнатьевич был человеком исключительного здоровья. Зимой лыжник, летом теннисист, он носил твидовые пиджаки, ловко облегавшие спортивную фигуру, ходил легкой пружинистой походкой, мог запросто пройтись на руках. Хотел бы Роберт в пятьдесят лет выглядеть так же.
А биография у Всеволода Игнатьевича была такая. Его отец служил в органах в самые тяжелые, мусорные годы. Начал при Дзержинском, закончил при Андропове. Судя по всему, имел крепкие нервы и безошибочное чувство меры. Когда сослуживцы рвались наверх, держался в тени, от повышений уклонялся. Чуял, что наверху опасней всего. Двинул в гору, когда стало безопасно, в пятидесятые. Вдруг обнаружилось, что он замечательный организатор, ветеран ленинского призыва, а прежние руководители (все как один вредители) его недооценивали. И поднялся Иннин дедушка ровно до того поста, который хотел занять, и просидел на нем до самой пенсии.
Был пенсионером союзного значения, умер у себя на даче восьмидесяти пяти лет, когда ловил рыбу в собственном пруду. Роберт старика не застал, но, судя по рассказам, человек был умнейший.
И сына пустил по правильному пути. Отдал не в Высшую школу КГБ, а в Физико-Технологический, потому что физика в нынешние времена на вес золота, а прочее само устроится. И точно: Контора приняла краснодипломника при таком папе и такой анкете, что называется, с распростертыми.
Когда Роберт сошелся с Инной, Всеволод Игнатьевич Строев уже был молодой генерал с совершенно фантастическими связями. Мог бы, как Кнуров из «Бесприданницы», сказать про себя: «Для меня невозможного мало». Служил он тогда, в 84-ом, в каком-то жутко засекреченном ящике — даже дочь не знала, чем он там занимается.
Но в 86-ом вдруг выкинул штуку — вышел в отставку и возглавил крупную экологическую организацию с звучным названием Центр СОС (Центр по спасению окружающей среды) — тогда, после Чернобыля, это стало актуальным направлением.
Лишь пару лет спустя Роберт оценил дальновидность тестя, который раньше всех сообразил, что времена гэбэ уходят в прошлое, и заранее спарашютировал в чистую, перспективную сферу. Тут тебе и загранкомандировки, и конференции, бюджетное и внебюджетное финансирование, да щедрые гранты от международных организаций, даже своя квота при выборах народных депутатов.
Всеволод Игнатьевич теперь раскатывал не на «волге», а на «линкольне» — подарок американских коллег. Жил не на зарплату, а на стипендию, только не подумайте, что студенческую — от Всемирной Организации Здравоохранения, валютную, с большими нулями. Никаких экологических подвигов Центр СОС, правда, не совершал и газеты про эту организацию писали нечасто. Но достаточно было того, что в СССР существует такой авторитетный негосударственный орган, непременный атрибут всякой цивилизованной страны на исходе двадцатого века. Центр располагался за МКАД, на большой огороженной территории, где Дарновский ни разу не был, потому что неинтересно — только пару раз подвозил тестя до ворот. В Центре СОС без конца проводились какие-то дорогостоящие и, как подозревал Роберт, абсолютно показушные эксперименты с флорой и фауной. Иногда тесть давал какое-нибудь газетное интервью: «проблема спасения баргузинского енота решена» или «ничто больше не угрожает алтайской фиалке».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});