Читать интересную книгу Райское место - Фернанда Мельчор

себя – самого большого, два свитшота, тоже черных, две пары дамских чулок – самых темных, какие только нашлись, потому что в это время года в лавке не продавались ни балаклавы, ни перчатки, – два фонаря с запасными батарейками. Поло был уверен, что ленту взяли не ту. «Это не тот скотч», – тихо сказал он толстяку. «Чего это “не тот”, самый тот», – фыркнул в ответ Франко. «А я тебе говорю – не годится, надо было брать с нейлоновыми нитями». «Да какие еще, на хрен, нити, что б ты понимал в этом!» «Могу ли я вам помочь, молодые люди?» – промурлыкал гнусавый голосок у них за спиной. Обернувшись, они увидели девушку, на вид – их сверстницу, в необъятном оранжевом халате, в огромных роговых очках. «Нам нужна клейкая лента… вот эта, серая… – промямлил Поло. При виде ее желтых зубов с брекетами им стало не по себе. —Ну, скотч, с такими вроде нитями», – попытался объяснить он. «А-а! – воскликнула девушка, – вам нужен скотч для похищений», – и она наклонилась к самой нижней полке. Толстяк истерически засмеялся, и Поло пришлось толкнуть его локтем в бок и наступить на ногу. «Вот то, что вы ищете», – сказала продавщица с никелированной улыбкой. Дождавшись, когда она достанет четыре рулона, они наконец двинулись расплачиваться. Толстяк, так и не снявший темных очков, выложил покупки и прибавил к ним еще две упаковки презервативов, лежавших у кассы рядом с журналами и шоколадками. Чуть не забыл, сказал он, подмигнув, и Поло затошнило. Он смотрел, как движется лента, и на секунду вдруг почувствовал непреложную уверенность в том, что морщинистая кассирша с медно-лиловатыми волосами вызовет полицию, как только увидит, за что они собрались расплачиваться, – было ведь совершенно ясно, зачем им понадобилось все это, толстяк – безмозглый придурок, а он – еще хуже, раз согласился на такое. Ясно же, что полиция возьмет их на выходе из магазина: ему даже померещился вой сирен неподалеку. Вдобавок тупоумный толстяк завел тары-бары с сукой-кассиршей: какой был ливень, да как затопило улицы, да не протекает ли крыша в супермаркете, словно специально все делал для того, чтобы она их запомнила. Поло нахлобучил бейсболку до бровей; не знал, куда девать руки – то ли сложить на груди, то ли свесить вдоль туловища, то ли сунуть в карманы. Он оглядывался по сторонам, и ему казалось, что камеры отовсюду следят за ними, и не мог взять в толк, чего толстяк так мешкает с оплатой, когда надо валить поскорее. Он почувствовал резь в паху, но не знал, то ли срочно потребовалось отлить, или навалилась ледяная тяжесть паники. Супермаркет был полон взбудораженными людьми, раздраженными тем, что в воскресенье приходится закупаться на всю неделю, но было в этом и кое-что хорошее: кассирша была так утомлена и раздосадована от многочасового сидения, что на оживленную болтовню толстяка отвечала односложно, сдачу отсчитывала и чек отдавала, не поднимая глаз, потому что надо было немедленно обслуживать следующего в очереди бедолагу. Когда же наконец выбрались на улицу, Поло остановился на миг и подобрал чек, который толстяк скатал в шарик и швырнул на землю. Это же улика, болван, укорил его Поло. Толстяк заулыбался во всю пасть, глядя, как Поло разорвал бумажку на мелкие клочки, зажал их в кулаке, и лишь когда проехали мост, выбросил из окна машины.

План был такой: Поло, чтоб не светиться в комплексе, спрячется в багажник и останется в гараже семейства Андраде, пока толстяк не заберет его часа в три ночи, когда решено было направиться к особняку семейства Мароньо. Поло совсем не понравилось в убежище, придуманном для него толстяком: это был маленький туалет с неисправным умывальником и унитазом – закуток, заваленный коробками, кипами старых журналов, банками с краской и прочим хламом в жутком разнообразии, включая огромный мешок клюшек для гольфа и напольный вентилятор: там было не повернуться. Они шепотом минутку поспорили, а потом толстяк втолкнул его внутрь, сказал еле слышно: поспи, и запер дверь на ключ. Поло хотелось завопить так, чтобы перебудить весь дом, но он ограничился тем, что сдвинул барахло, расчистив себе место, где можно было наконец присесть, обхватив колени и опустив на них голову. Спать он не мог, но не мог и перебирать все подробности их замысла: мысли путались и разбредались. Неужто они в самом деле вот-вот решатся на такое? Неужто он спятил, как этот жирный придурок, и готов выполнить с ним вместе этот безумный, нелепый, детский план? И все ради того, чтобы засадить сеньоре Мариан? Как будто ее дырка стоит всех этих усилий, всей энергии, предстоящей бойни, их загубленных жизней, неужто все это будет перекрыто этой окаянной дыркой, такой же, как любая другая, – черной, склизкой, липкой, воняющей зацветшим илом? Да что в голове у этого полоумного засранца? А если он раскается? А если баба на коленях будет умолять его и он сжалится? А если он не найдет в себе сил выстрелить? А если выстрелы разбудят соседей – что тогда? Тогда Франко прямиком отправится в колонию для малолетних, и еще большой вопрос, сумеют ли бабка с дедом и отец-адвогангстер вытащить его оттуда, а вот Поло, которому в феврале исполнилось шестнадцать, так легко не отделается и получит по полной, и если эта сволочь Мильтон, думающий только о себе, не придет на помощь, или если он не успеет слинять из комплекса после всего этого, только так и будет. Он жизнь бы сейчас отдал за глоток. Он терзался с перепоя, но толстяк отказался взять чего-нибудь в супермаркете – сказал, что голова должна быть ясная, и наврал, как всегда: просто опасался, придурок, что хмель подведет в нужную минуту, а сейчас, тварь такая, небось дрочит у себя в комнате, пока Поло обливается пóтом, задыхается в тесноте этой темной клетушки, где и поссать нельзя, не устроив дикий тарарам, который перебудит всех в доме. Он подумал: не помочиться ли в раковину, залив сваленные туда журналы; он подумал: не выломать ли дверь и отвалить к черту, послав подальше этот безумный план, но, в конце концов, просто уснул, причем так крепко, что даже не сразу услышал, когда Франко открыл дверь и прошептал: Поло, Поло, да проснись же, кретин, и на миг Поло показалось, что это мать пришла его будить, что это она тормошит его, чтобы вставал и шел в школу или искать счастья в Боке, или пропалывать вечный газон в Парадайсе, и хотел уж было перевернуться на другой бок и спать дальше, но тут стукнулся головой о сумку для гольфа, зазвенели металлические клюшки, и он проснулся и выпрямился. Пора, пора, сказал сквозь зубы толстяк, раздеваясь: блестела его бледно-розовая кожа, гладкая, как у только что забитой свиньи, и только в паху и на яичках – красная и волосатая. Он уже снял очки: орбита левого глаза полиловела и опухла, как и средний палец на правой руке, что обнаружилось, когда он, сморщившись от боли, сорвал с него жесткую повязку, прежде чем натянуть свитшот – громадный, но все равно сидевший на нем в обтяжку, так что торс был похож на небрежно запакованный мясной пирог. Поло поднялся на ноги с трудом – все тело болело, по затекшим рукам и ногам бегали мурашки. Мне отлить бы надо, сказал он. Терпи, ответил Франко. Делу время, потехе – час. Он опустился на одно