Читать интересную книгу Ключ от двери - Алан Силлитоу

И все-таки оно стоило того, соглашались все, потому что теперь в доме бывало больше еды. И больше денег. Но хотя прежде предполагалось, что именно отсутствие их и вызывает ссоры между отцом и матерью, вскоре стало ясно, что ссоры не прекратятся: ругались уже по привычке. Ситон как родился, с тяжелым характером, так с ним и умрет, а Вера никогда не могла настоять на своем, была беззащитна перед мужем, как прежде перед отцом. Един­ственное, что она действительно умела, — это тревожиться и тосковать, считая, очевидно, что не очень-то много хоро­шего получила от жизни и никогда ничего от нее не полу­чит. Если не было конкретного повода для тревоги, она скучала, искала его, и почти всегда находилось что-то, из чего можно было сделать проблему. Дом был совсем не­велик, у нее оставалось свободное время. Но вместо того, чтобы шить самой или чинить старую одежду, она считала, что проще пойти и купить дешевенькую новую. Руки у нее были неловкие, неуклюжие. Дыры и прорехи, требовавшие заплат, она кое-как стягивала ниткой. Хотя нужно было и постирать и приготовить еду, все-таки оставалось время для тревог, часто по самому ничтожному поводу. Иногда все члены семьи оказывались вовлеченными в бурную ссору из-за пустяков. Летели кастрюльки, шли в ход кула­ки, и каждый, начиная от отца и матери, замыкался в себе, преисполненный обиды и горечи, но через несколько часов пыл в крови остывал и все опять оказывались вместе, одной счастливой семьей.

Брайн вторично долго откладывал деньги, на этот раз уже почти не таясь, и купил еще одну книгу, «Отвержен­ные». Он прежде слушал, когда ее главами передавали по радио, и был потрясен грандиозными неожиданностями сюжета. «Девятнадцать лет за одну булку!» — эта вопию­щая правда жизни вознеслась над мирными волами и не­потревоженными джунглями, скрывавшими кровожадных искателей удачи «Острова сокровищ», и заглушила дурац­кий крик попугая: «Пиастры! Пиастры!» Полный борьбы жизненный путь и смерть Жана Вальжана, преследуемого полицией, неуязвимого под пулями на баррикадах, пронесшего на своих плечах раненого через весь лабиринт парижской клоаки, казались Брайну реалистическим эпо­сом. Это была борьба между простым человеком и поли­цией, державшей его в тюрьмах за то, что он когда-то украл булку для детей своей нищей сестры. И после всех ужасных мытарств для человека, не желавшего быть отвер­женным, смерть была той единственной свободой, которую позволил ему найти автор этой горькой и мрачной книги. Хороших от дурных отделить было просто. На одной стороне Тенардье и инспектор Жавер — оба против равен­ства людей, потому что Тенардье нужны богачи, чтобы он мог их обкрадывать, а Жаверу — бедняки, чтобы их преследовать. На другой стороне — Козетта, Фантина, Гаврош, Жан Вальжан, Мариус Понмерси, юные, угнетае­мые и революционеры, все те, кто не принимал жизнь, где хозяйничают Тенардье и Жавер. Баррикады подвергались штурмам, повстанцев убивали, а книга читалась и перечи­тывалась снова и снова.

На этот раз дома встретили книгу миролюбиво.

— Как! — сказал Ситон со смехом. — Вот сукин сын, опять купил книжку. Ну и ну! Мне бы стать таким умни­ком-разумником. Ну прямо-таки кладет меня на обе лопат­ки своей ученостью!

Он дал Брайну четыре пенса, чтобы тот посмотрел фильм, сделанный по этой книге, и, когда Брайн вернулся домой, заставил его все пересказать.

Ситон сидел у огня, и на загнетке перед ним стояла кружка чаю. По радио передавали репортаж о футбольном матче; Вера выключила приемник, чтобы не мешал шум, и снова принялась за штопку носков. Горел свет, и слышно было, как в спальне Артур играет молотком.

— И, когда Жан Вальжан вернулся к мосту, потому что хотел сдержать свое обещание,— рассказывал Брайн отцу, — Жавера там уже не было. А когда он заглянул с моста в воду, то увидел, что Жавер (его играл Чарлз Лаутон) сиганул вниз и утопился. Тут картина и кончает­ся, а в книге после этого еще много всего написано. Рас­сказать, как кончается в книге?

— Он больше слушать не хочет, — сказала Вера, и тон ее смутил Брайна, он не понял, серьезно она говорит или шутит.

— Ну как, пап, а?

— Давай, давай, сынок. Говори.

Брайн досказал все до конца. Он тщательно выговари­вал французские имена, как-то слышанные им по радио, а Маргарет стояла перед ним и насмешливо улыбалась. Ее язвительный взгляд скоро достиг своей цели.

— Можно со смеху помереть, когда слышишь, как Брайн выговаривает все эти чудные слова.

— Посмейся только, я тебе всыплю, — сказал Брайн.

— Получишь сдачи, дам как следует папиным велоси­педным насосом, увидишь. — Она подобралась поближе к окну и уже оттуда, в большей безопасности, наблюдала за его растущей яростью. — Воображает, что умеет говорить по-французски. Я могу еще получше тебя.

Она затараторила, изображая иностранную речь.

— Слушай, ты это лучше оставь, — сказал Брайн уг­рожающе.

— Будет вам, — сказал отец.

На минуту Маргарет умолкла, но чем страшнее ей ста­новилось, тем отчетливее какой-то внутренний голос го­ворил: Брайн знает, что ты испугалась, а ты дразни его, докажи, что не боишься.

— Подумаешь, ученый! — крикнула она. — Только и умеет, что книжки читать.

— Оставь его, — вмешалась Вера, — не то сейчас вста­ну и...

Брайн почувствовал, как у него задергался рот,— он даже подумал, что все это видят. Может, и в самом деле есть нечто постыдное в том, что он читает и старается правильно произносить по-французски, умеет писать, чер­тить карты, — будто этим он ставит себя выше осталь­ных. Он понимал, что ему следует отнестись равнодушно к поддразниваниям, но они задевали его слишком глу­боко. Он стоял возле стола, в нескольких шагах от своей мучительницы.

— Глядите-ка, сейчас заревет! — протянула Маргарет.

— Сейчас ты у меня сама будешь реветь, если не затк­нешься.

Ситон встал со своего уютного места возле камина.

— Хватит, не то обоих отправлю спать, с глаз долой! Вечно вы двое грызетесь.

— Она первая. — сказал Брайн с горечью. — Всегда заводит ссору.

— Нет, папа, не я первая, — возразила она. — Это он. Все читает без конца свои книжки, скоро совсем спятит.

Она слышала, что так говорили родители, и слова ее как ножом резанули Брайна.

Он подбежал, быстро ударил ее и помчался к двери, прежде чем отец успел схватить его. Он был уже на улице и, проходя мимо окна, слышал, как плачет Марга­рет, а отец говорит:

— Ну, пусть только вернется, сукин сын, я ему по­кажу.

Но Брайн не возвращался два часа, и за это время все успели забыть его выходку, — все, кроме самой Маргарет. Родителей не было дома, она показала ему угрожающе сжатый кулак с противоположного конца стола, когда он отрезал себе хлеба. А вскоре они вместе играли в игру «дальше всех».

Иногда утром Ситон оставался глухим к стуку в дверь, предупреждавшему, что пора на работу, и даже к Вериным попыткам поднять его.

— Вставай же, Хэролд, ведь опоздаешь. В дверь уже давным-давно стучали.

При третьем толчке он бубнил из-под одеяла, что се­годня он не пойдет.

— Ну, брось лодырничать, — уговаривала Вера. Он снова засыпал, бормоча:

— Не пойду я, к чертям... — Он хотел показать, что уж если лишился дневного заработка, то, во всяком слу­чае, насладится тем, что будет валяться в постели, сколько влезет. Позже, уже за завтраком внизу в кухне, он го­ворил:— Шесть лет без меня обходились, обойдутся те­перь один-то день. Я под их дудку плясать не стану.

— Вытурят тебя — и все, — отвечала Вера, убирая со стола посуду.

— Не вытурят. Скоро война. И принеси-ка обратно мою кружку: хочу еще чаю.

Подобные случаи повторялись не настолько часто, что­бы вызывать тревогу. Вера знала, что Ситон не лодырь, знал это и он сам. Трудолюбие было у него в крови, но с того времени, как его приговорили к пожизненному посо­бию, ему не так-то легко было начинать другую жизнь. В те дни, когда Ситон не выходил на работу, Брайн, воз­вращаясь из школы домой, заставал отца в более мрач­ном, злобном и свирепом настроении, чем это бывало с ним даже в дни самой отчаянной нужды, когда они жили на пособие.

Как-то в понедельник утром мистер Джонс не пришел в школу; из класса в класс передавали весть, что он бо­лен, простудился, когда в пятницу, возвращаясь домой, попал под дождь. Занятия шли, как обычно, только без всегдашнего нервного напряжения. «Почему бы ему вот так не сидеть себе дома? — рассуждал Брайн. — Совсем и не нужен никакой директор». Уроки проходили приятно, но в течение этой свободной недели Брайн иногда все же ждал, что вот сейчас, собрав всю свою злобу, появится, как привидение, мистер Джонс, еще больной, и сразу спугнет радость в классе уже одним тем, что вдруг по­кажется за стеклянной дверью его страшная рожа. Во всяком случае, Брайн побаивался, что после драки, проис­шедшей в конце недели, кто-нибудь из родителей, чей сын явился домой с рассеченной бровью, донесет об этом в школу. И тогда мистер Джонс ворвется в класс во время урока закона божия и начнет вычитывать имена в списке, размахивая им перед классом. И первым в этом списке будет Брайн Ситон.